Те показывали что-то вроде пяти.
– Шульц! – В голосе доктора послышались нотки, прекрасно знакомые всем его четырём бывшим жёнам. – Какого… – доктор попытался взять себя в руки, – чёрта вы лупите в гонг, когда попало?! Я вас спрашиваю?! Мистер Кашлинс, вас не затруднит перестать лягаться?
Ответить на такой замысловатый вопрос было чрезвычайно трудно, но Шульц блестяще вышел из положения, оставив вторую его часть на усмотрение Джереми Кашлинса.
– Позволю себе напомнить, сэр, что гонг в данный момент находится в ремонте у Мэтью Безрукинга в Даксборо. Для подачи сигналов я временно использую свою ракетницу времён греческой кампании. Признаться, я очень удивился, обнаружив всех вас в столовой, сэр.
– Но кто же в таком случае звонил? – задумчиво спросила мисс Бусхалтер, нежно поглаживаемая одним из Скруджей.
– Да погодите вы с вашими идиотскими вопросами! – посоветовал Бусхалтерше полковник и принялся за Шульца: – Помнится, летом сорок первого года при отступлении с Крита из канцелярии второго эскадрона 67-го Чеширского кота… то есть полка, чёрт возьми!.. пропала совершенно новая ракетница. Уж не её ли вы имеете в виду, а, Шуллер?
– Осмелюсь доложить, господин полковник, в упомянутое вами время я находился в Салониках. На Крит мы прибыли…
Но полковник не дал Шульцу закончить рапорт:
– Ага! Значит, вы были в Салониках, а ракетницу украли на Крите… Не кажется ли вам, господа, что здесь какая-то неувязка?
Полковник вовлекал в своё расследование штатских.
– Полковник! Сигнал был подан не из ракетницы, – сказал Кашлинс, рассеивая дым сражений, клубившийся в голове Пепсодента. – Но кто подал сигнал? И зачем?
Вопрос остался без ответа. Хотя не кто иной, как полковник Пепсодент мог бы внести полную и исчерпывающую ясность. Ведь это именно он подал сигнал к построению на обед, разумеется совсем того не желая. Более того, даже не подозревая об этом. Просто, вставая с кресла в гостиной в намерении прогуляться по парку, полковник слегка ударился головой о висевший на стене щит неведомого крестоносца. Вот этот-то звук, который можно было слышать в самых отдалённых уголках графства, и был принят всеми за гонг на обед. Самое удивительное, что полковник впоследствии утверждал, будто в столовую его привёл вовсе не гонг, который он слышал не вполне отчетливо, а естественное чувство голода.
Тем временем преследуемый котом Шульц на свой страх и риск притащил из кухни блюдо румяных, благоухающих пирожков. Ибо это были единственные пока плоды (как ни безграмотно это звучит) умелых конечностей Марьи-Деесдемоны Кукконен. И компания жадно закусила под увлекательный рассказ полковника Пепсодента о некоем лейтенанте Пайнэппле, либерализм которого в отношении подчинённых (особенно это касалось капрала Сандерсона, который до отступления с Крита имел обыкновение сидеть в канцелярии за вторым столом слева от входа с, надо вам сказать, довольно-таки наглой рожей) и привёл к утрате ценной ракетницы. В конце рассказа полковник всё-таки сунул ложку мёда в бочку дегтя, сообщив, что эта позорная история так и не достигла ушей сэра Уинстона Черчилля. Так что тот умер, слава Богу, в неведении.
В конце концов обед был подан и съеден без каких-либо происшествий, достойных упоминания. Хотя ближе к развязке произошёл-таки один забавный эпизод. За десертом мистер Скрудж-ст. по рассеянности подавился футляром от очков миссис Уоплдопл. Старушка неосторожно положила его рядом с тарелкой Скруджа-младшего, которую Скрудж-старший весь обед упорно принимал за свою.
Ночь нежна?
А потом наступила ночь. Нежная, как роман Скотта Фицджеральда, которого никто здесь по разным причинам не читал, а миссис Уоплдопл так про него даже и не слыхала. И вообще она предпочитала музыку. Поэтому сейчас, в первом часу ночи, устроилась поуютнее в пыльном кресле у себя в комнате и врубила «Радио Один», столь высоко ценимое трудными британскими подростками. Под сатанинские завывания «Скид Роу», принимаемые за божественный ноктюрн Шопена, старушка обратилась мыслями к счастливым дням своего нортумберлендского детства. Те славные деньки, ничем не омрачённые, если не считать самоубийства отца, сумасшествия матери и утомительных запоев дяди Гарри, предстали перед глазами миссис Уоплдопл… в лице полковника Пепсодента. Тот примчался из соседней спальни («в пижаме, Боже! и с этой своей немыслимой саблей на боку!») и орал сейчас, что не потерпит Бетховена себе на ухо посреди ночи!
– Ну хорошо-хорошо, Реджинальд! – Она иногда называла полковника этим именем, хотя того звали просто Хэмфри Элиас Теодор Майкл. – Я сделаю потише, если вы настаиваете. – И она выключила радио. – Ну вот, теперь почти ничего не слышно, – грустно сказала самой себе миссис Уоплдопл, ибо полковник уже убежал.