Все это Бильбо знал — он был достаточно начитан. Из книг он вообще знал много такого, чего никогда не видел и с чем никогда не имел дела. Хоббиту стало страшно и противно. Ему захотелось поскорее оказаться за сто миль отэтого места, и все же… и все же он никак не мог позволить себе вернуться к Торину и Ко с пустыми руками и несолоно хлебавши. Бильбо стоял во мраке, не в силах ни на что решиться. После продолжительных размышлений он пришел к заключению, что из всех возможных грабительских деяний обчистить карманы троллей будет, пожалуй, попроще. Поэтому он подкрался к Вильяму и спрятался за деревом, к которому тот прислонился спиной.
Берт и Том отошли к бочке, а Вильям сидел и пил пиво из кружки. НаконецБильбо набрался храбрости и сунул свою маленькую руку в огромный карман Вильяма. Там лежал кошелек — большой кошелек, показавшийся Бильбо целым мешком.
«Ха! — подумал хоббит, начиная входить во вкус, и потащил кошелек из кармана. — Лиха беда начало!»
То-то и оно, что «лиха беда»! Кошельки-то у троллей очень вредные — и этот, естественно, не был исключением.
— И-хто-там? — запищал кошелек, едва Бильбо вытащил его из кармана.
Вильям тут же обернулся и, прежде чем Бильбо успел юркнуть в тень, схватил хоббита за горло. — Лопни мои глаза, Берт! Гляди-ка, чего я сцапал! — заорал Вильям.
— Чего там?
— Поди знай… Ты кто?
— Бильбо Бэггинс я, граби… хоббит… — прохрипел трясущийся Бильбо, лихорадочно соображая, как бы исхитриться и ухнуть филином, прежде чем его задушат.
— Грабихоббит? — Тролли изумленно уставились на Бильбо.
Они были тугодумы и ко всему незнакомому относились с большим подозрением.
— Что грабихоббит делал в моем кармане? — вопросил Вильям.
— А если его поджарить? — вмешался Том,
— Надо попробовать, — подхватил Берт и потянулся за вертелом.
— Сдерешь с него шкуру — так на один зуб останется, — хмыкнул Вильям, который только что плотно поужинал.
— Может, он тут не один такой? Пирог бы сготовили… — предложил Берт. — Эй, ты, кролик вонючий, много вас тут шастает? — спросил он, поглядев на мохнатые ноги хоббита, а затем поднял Бильбо за пятки и хорошенько потряс.
— Много… — вырвалось у Бильбо, прежде чем он успел сообразить, что выдает своих друзей. — Совсем никого! — мгновенно поправился он.
— Это как понимать? — удивился Берт.
Он перевернул Бильбо и теперь держал его за волосы.
— Так и понимать, — прохрипел задыхающийся Бильбо. — Дяденька, пожалуйста, не нужно меня готовить! Я сам хорошо готовлю, и куда лучше, чем готовлюсь, извините за выражение. Я вам такой завтрак приготовлю! Если вы меня, конечно, не съедите за ужином…
— Эх ты, козявка, — буркнул Вильям, который уже наелся до отвала и надулся пивом. — Отпусти его, Берт![30]
— Вот и нет! Пусть сначала объяснит, что значит «много» и «совсем никого», — возразил Берт. — Не хочу, чтобы мне глотку во сне перерезали! Сейчас вот подпалю ему пятки — живо заговорит!
— Не смей! — гаркнул Вильям. — Это я его поймал!
— Дубина ты стоеросовая, Вильям! — огрызнулся Берт.
— Сам ты бревно!
— Отвали, Билл Хаггинс! — процедил сквозь зубы Берт и двинул Вильяма кулаком в нос.
Началась жуткая потасовка. Берт уронил Бильбо на землю, и у того хватило ума отползти подальше, чтобы его не растоптали. А тролли грызлись, как псы, обзывали друг друга разными обидными (но, надо признать, весьма справедливыми!) словечками и орали на весь лес. В конце концов они сцепились и, молотя друг друга кулаками и ногами, покатились по земле, причем едва не угодили в костер. А Том прыгал вокруг и колошматил обоих дубиной, рассчитывая, видимо, таким образом привести их в чувство, — но от этого дерущиеся, разумеется, только распалялись пуще прежнего.
Казалось бы, самое время было уносить ноги, но Бильбо еле передвигал эти самые ноги, поскольку Берт сильно помял его своими лапищами, а кроме того, бедняга никак не мог отдышаться и у него кружилась голова. Поэтому он лежал за деревом, чтобы свет от костра на него не падал, и тяжело отдувался.
30
Эта фраза тролля Вильяма вызвала у одного из читателей «Хоббита» не больше и не меньше, как упрек автору в метафизической непоследовательности. Дело в там, что тролли, обязанные своим происхождением исключительно силам зла, теоретически не способны ни на какие добрые душевные движения (как и орки, они же гоблины — см. прим. к гл. 3). Почему же Вильям предлагает отпустить хоббита? Откуда у него чувство жалости? На эти вопросы Толкин отвечал, что Вильям предложил отпустить хоббита только потому, что был сыт, — так поступило бы любое животное.