Выбрать главу

— А теперь послушаем музыку! — сказал Торин. — Принесите инструменты!

Кили с Фили кинулись к своим котомкам и достали оттуда маленькие скрипки. Дори, Нори и Ори извлекли откуда-то из курток флейты. Бомбур притащил из прихожей барабан. Бифур и Бофур тоже вышли и вернулись с кларнетами, которые оставили в прихожей, в стойке для тросточек.

— Ох! — хором выдохнули Балин и Двалин. — У нас всё на крыльце!

— Несите! А заодно и мою арфу! — велел им Торин. Гномы вернулись в столовую с двумя виолами размером с них самих, а также с арфой Торина, завернутой в зеленое сукно, Это была красивая золотая арфа, и, когда Торин провел рукой по струнам, полилась музыка, да такая необычная и приятная, что Бильбо позабыл все на свете и унесся мыслями в загадочные страны под чужими звездами, далеко за Реку, далеко-далеко от его хоббичьей норы под Холмом[13].

Через маленькое открытое окошко в столовую сочилась тьма, камин догорал (дело было в апреле), а гномы все играли, покуда тень от бороды Гэндальфа не доползла до стены.

В комнате стало совсем темно, камин потух, тени исчезли, а гномы все играли. И вдруг — сначала один, а затем и остальные — гномы начали петь. То была протяжная песнь о глубоких подземельях их древней родины. Вот маленький отрывок из этой песни, хотя без музыки он дает о ней лишь отдаленное представление:

Там, за туманных гор хребтом, В пещерах наш подземный дом. Чуть рассветет, и мы в поход Уйдем за древним золотом!
Там молот гномов не молчал В глубоком мраке гулких зал, Где жили мы в объятьях тьмы, — И каждый золото ковал.
Людей и эльфов короли За золотом к пещерам шли, Чтоб рукоять меча убрать Плененным пламенем земли,
Плененным пламенем лучей Луны и звезд иных ночей — Волшебный сплав драконьих лав Шел на узоры для мечей.
Шли короли со всех сторон, Ища рубинов для корон, Чтоб лить окрест сиянье звезд, Всходя на свой высокий трон!
Там, за туманных гор хребтом, В пещерах наш богатый дом. Чуть рассветет, и мы в поход Уйдем за нашим золотом!
Там пели гномы при свечах, Куя узоры на мечах, — И в сердце жал огонь пылал У них в негаснущих печах.
Чужой не знает до сих пор, О чем та песнь, о чем тот хор, — Вовек ни эльф, ни человек Не проникал в чертоги гор.
Но, распластав свои крыла, Несчастье буря принесла: Упал на лес огонь с небес — И сосны выжжены дотла!
В долине колокольный звон, На город двинулся дракон[14], Свиреп и лют — и гибнет люд, В руины город превращен!
Дымится черная гора И входа черная дыра. Последний гном покинул дом — Настала черная пора.
Там, за туманных гор грядой, В пещерах жили мы с тобой. Чуть рассветет, уйдем в поход За наше золото на бой!

Пока они пели, хоббит почувствовал, что сам проникается любовью к прекрасным вещам, созданным искусными руками, и не без волшебства, — любовью сильной и ревностной, всегда жившей в сердце у гномов. И то самое нечто, что унаследовал он по линии Тукков, проснулось в нем, и ему захотелось отправиться в путешествие, увидеть большие горы, услышать шум водопадов и свист ветра в соснах, проникнуть в подземные пещеры и носить меч, а не тросточку. Бильбо посмотрел в окно. Над кронами деревьев высыпали звезды. А хоббиту чудились драгоценные камни, сверкающие в подземных пещерах, о которых пели гномы. В лесу за Рекой неожиданно вспыхнул огонь, — наверное, кто-то разжег костер, — а хоббиту чудилось, что это ужасные драконы спускаются с неба на его тихий Холм и сжигают все на своем пути. Он содрогнулся от страха и тут же стал просто-напросто господином Бэггинсом из Котомки, что под Холмом.

вернуться

13

Шиппи (с. 58) считает, что Бильбо Бэггинс выступает в сказке поначалу как своеобразный «двойник читателя», Он не знает правил игры, действующих в «настоящем большом мире» героики и архаики; благодаря ему читатель чувствует себя «не так одиноко» и вместе с Бильбо проходит «ступени посвящения». Вместе с тем у читателя возникает иммунитет к соблазну смотреть на мир эпоса свысока.

вернуться

14

Драконы, согласно мифологии Толкина, одни из древнейших обитателей Средьземелья, В первые Эпохи драконы были здесь довольно многочисленны. Наиболее знамениты драконы Глаурунг и Анкалагон Черный. Летописи упоминают о трех разновидностях драконов: Урулоки (огнедышащие, но бескрылые), летающие огнедышащие и «холодные». Большинство драконов умело напускать чары, все без исключения отличались силой, недюжинным умом, сообразительностью и алчностью, а также невероятным коварством. За появление в Средьземелье драконов ответственность несет Моргот (см. прим. к ВК, гл. 5 ч. 2 кн. 1, Темное пламя Удуна). Драконы, которые не состояли ни у кого на службе, вели обычно нескончаемую войну с гномами за гномьи сокровища; однако некоторые драконы в разное время состояли на службе у темных сил Средьземелья и участвовали в войнах с людьми и эльфами. Большинство драконов погибло с ниспровержением Моргота, что случилось в конце ПЭ (см. там же).

Толкин считал драконов одним из самых могущественных мифологических образов мирового фольклора и поэзии. В своей лекции «Чудовища и критики» (см. прим. к ВК, гл. 2 ч. 2 кн. 1, В чем истинная мудрость?) он писал о них так:

«Правильный, трезвый вкус отрицает, что для нас — для гордых нас, каковое понятие включает в себя всех живущих ныне образованных людей, — остался еще хоть какой-то интерес к ограм и драконам; немудрено, что этот самый «трезвый вкус» встает в тупик, когда замечает, что его обладатель получает глубочайшее удовольствие от поэмы, как раз об этих вышедших из моды существах и написанной». Для автора древнеанглийской поэмы «Беовульф», продолжает Толкин, драконы могли быть не так уж и далеки от реальности, и, уж конечно, языческие предки поэта вполне могли думать о драконах как о тварях, реальная встреча с которыми отнюдь не исключена. Дракон для автора «Беовульфа» был созданием из плоти и крови, а не аллегорией, как в позднее средневековье, когда он стал олицетворять зло и диавола и перестал быть «просто драконом». Но и «просто драконом» он для автора «Беовульфа» уже не был. В тот переходный от язычества к христианству период дракон мыслился чем-то средним между аллегорией и реальностью: это был персонаж и символ одновременно. Шиппи (с. 37) замечает, что подобный подход был ближе всегосамому Толкину как автору (в известном смысле Толкин видел сходство между собой и автором «Беовульфа»; см. об этом также прим. к ВК, гл. 1 ч. 2 кн. 1, Эарендил). «Дракон — это отнюдь не какая-нибудь досужая выдумка, — пишет Толкин. — Каким бы ни было происхождение этого образа, взят ли он из реальности или вымышлен — дракон древних легенд является мощным творением человеческого воображения, и смысла в нем не меньше, чем золота в его сокровищнице». По Толкину, для «Беовульфа» особенно символично то, что именно дракон является последним врагом героя, что Беовульф встречает смерть в схватке с явлением нечеловеческого порядка, «Именно потому, что главные враги в «Беовульфе» — нелюди, поэма куда величественнее изначительнее, чем обычные легенды о человеческих войнах, — пишет Толкин. — Она приобщает космосу и следует по пути общечеловеческих раздумий о предназначении человека и смысле всех усилий; она стоит среди повестей о малых войнах человеческих князей, но заметно возвышается над ними и простирается далеко за даты и границы исторических периодов, как бы важны они ни были сами по себе… Будто с воображаемой высоты смотрим мы на долину мира сего, где стоит дом человека. Из окон дома льется свет — lihte se leoma ofer landa fela — и слышен звук музыки; но внешняя тьма и ее враждебные исчадия всегда лежат в засаде, ожидая, пока померкнут факелы и замолкнет пение… Дракон — символ живой тьмы, окружающей человека в этом мире… Драконы, настоящие драконы, играющие существенную роль как в построении сюжета, так и в идеологии произведения, встречаются в сказаниях крайне редко. Если не упоминать огромного и неопределенного Змея, Опоясывающего Мир, Мидгардсормра, несущего гибель великим богам и не имеющего никакого отношения к героям, остаются только дракон Вельсунгов Фафнир и тот дракон, что погубил Беовульфа. Справедливо, что в «Беовульфе» фигурируют оба дракона — один участвует в действии, о другом упоминает менестрель… «Автор Беовульфа» ценил драконов, существ столь же редких, сколь и ужасных, очень высоко. Он любил их как поэт, а не как зоолог, и у него были на то серьезные причины». Дракон в северной мифологии являлся представителем класса «чудовищ», известных также и другим мифологиям, например греческой. Однако, подчеркивает Толкин, концепция «чудовищ» у северян была существенно иной, чем у греков, в чьих мифах монстр мог быть, скажем, сыном бога и находиться под его защитой (как Полифем, ослепление которого навлекло на Одиссея гнев Посейдона). Враги героев у древних скандинавов всегда являются также и врагами богов: это — персонифицированные силы тьмы, «порождения ада». В извечной борьбе человечества и богов с Хаосом чудовища сражаются на стороне Хаоса, и вплоть до самого Пришествия Христова Хаос неизменно выходит победителем. Так, Беовульф, одержавший столько побед, в конце концов гибнет в схватке с порождением Хаоса — драконом. «Чудовища были врагами богов и вождей людского племени, и чудовища рано или поздно должны были победить, — пишет Толкин. — Героически держа осаду перед лицом последнего поражения, люди и боги сражались в одном войске».

В «Хоббите», замешенном на скандинавских преданиях, дракон выступает для гномов тем же, кем он был для древних скандинавов — олицетворением Зла и Хаоса, и только вмешательство сил, чужеродных системе древнего мифа, позволяет одержать над ним победу.