— Куда вы? — спросил Торин таким тоном, словно он уже отгадал оба намерения Хоббита.
— Не принести ли свету? — сказал Бильбо извиняющимся тоном.
— Мы любим темноту, — отозвались Карлики. — Темнота — для темных дел! До рассвета еще далеко.
— Ну, конечно, — сказал Бильбо и поспешил сесть. Но угодил мимо стула, прямо на каминную решетку, и уронил кочергу и совок.
— Тише! — произвел Гандальф. — Пусть Торин говорит.
И Торин начал:
— Гандальф, Карлики и Бильбо Баггинс! Мы собрались в этом доме нашего друга и сотоварища по заговору, наипревосходнейшего и отважнейшего из Хоббитов — да процветает он вовеки! Честь и хвала его пиву и вину! — Он приостановился, чтобы перевести дух и дождаться учтивого ответа от Хоббита; но Бильбо не обратил внимания на его комплименты и шевелил губами, пытаясь запротестовать против слов «отважный» и «сотоварищ по заговору», но не мог издать ни звука, — настолько он был ошеломлен. Поэтому Торин продолжал:
— Мы собрались, чтобы обсудить наши планы, пути, способы, цели и уловки. Вскоре, еще до рассвета, мы отправимся в свой долгий путь, — в путь, из которого некоторым из нас, или даже всем нам исключая нашего друга и наставника, премудрого кудесника Гандальфа), может быть, не суждено вернуться. Это великий миг. Наша Цель, я полагаю, всем нам хорошо известна. Почтенный Бильбо Баггинс и, быть может, кое-кто из младших Карликов (я буду, вероятно, прав, если назову Фили и Киля) могут попросить уточнить им ситуацию на данный момент…
Таков быть стиль Торина. Это был важный Карлик, и, если, дать ему волю, он мог бы, вероятно, продолжать в таком духе, пока не выбьется из сил, но не сказать при этом ничего такого, что не было бы уже всем известно. Но его грубо прервали. Бедный Бильбо не мог выдержать больше. При словах «может быть, не суждено вернуться», он почувствовал, что в нем поднимается крик, и очень скоро этот крик вырвался наружу вроде того, как со свистом вырывается из туннеля паровоз. Все Карлики вскочили с мест, опрокидывая стулья. Гандальф зажег на конце своего жезла голубой свет, и в его сиянии стало видно, что Хоббит стоит перед камином на коленях, весь трясясь, как тающее желе. Потом он упал ничком и повторял только «Молния стукнула, молния стукнула», без конца, и долго они не могли добиться от него ничего другого. Поэтому они подняли его, отнесли в гостиную и уложили на диване, поставив стакан с вином у него под рукой, и тогда вернулись к своему темному делу.
— Очень нервный субъект, — произнес Гандальф, когда они сели снова. — У него бывают такие смешные приступы, но он одни из лучших, — свиреп, как дракон, которому прищемили хвост.
Если вы видели когда-нибудь дракона, которому прищемили хвост, то поймете, что в приложении к любому из Хоббитов это может быть только поэтическим преувеличением, — даже в приложении к двоюродному прадеду Старика Тука, по прозвищу Ревун, который был среди Хоббитов таким великаном, что мог даже сидеть верхом на коне. В битве на Зеленых Полях он ринулся на Орков и снес их предводителю Гольфимбулу голову деревянной палицей. Голова взвилась в воздух, пролетела сотню ярдов и упала в кроличью нору, и битва была выиграна, и так родилась игра в гольф.
Тем временем потомок Ревуна, гораздо более смирный, приходил в гостиной в себя. Осушив стакан, он подкрался к двери и прислушался. Он услышал, как Глоин говорит:
— Уф! — (Или что-то еще в этом роде). — Вы думаете, он пригодится? Пусть Гандальф называет его свирепым, если хочет, но одного такого вопля будет достаточно, чтобы разбудить Дракона и всех его родичей, а тогда нам конец. Это был страх, а не просто нервы! Право же, не будь этого знака на двери, я был бы уверен, что мы попали не в тот дом. Как только я увидел этого малыша, как он пыхтит и возится у двери, — у меня возникли сомнения. Он похож больше на лавочника, чем на вора!
Тут Бильбо открыл дверь и вошел. Кровь Туков в нем победила. Он почувствовал вдруг, что может отказаться от ужина и постели, чтобы прослыть свирепым. А от слов «малыш, пыхтящий у двери», он рассвирепел по-настоящему. Не однажды потом то, что было в нем от Баггинсов, сожалело о его теперешнем поступке, и он говорил себе: «Ты был глупцом, Бильбо: ты видел ловушку и кинулся прямо в нее».
— Простите, — произнес он, — если я подслушал то, что вы сейчас говорили. Не буду притворяться, будто понимаю, в чем тут у вас дело и почему вы упоминаете о ворах; но мне кажется, что вы считаете меня непригодным к чему-то. Я докажу вам, что вы неправы. На Двери у меня нет никакого злака, — я покрасил ее с неделю назад, — и я почти уверен, что вы попали не в тот дон, Как только я увидел на пороге ваши смешные рожицы, у меня возникли сомнения. Но считайте, что этот дом — тот самый. Скажите мне, что вам нужно, и я попытаюсь сделать это, если даже мне придется пойти на самый крайний восток и сражаться с чудовищами в Последней пустыне. У меня когда-то был двоюродный пра-пра-дед, по прозвищу Ревун, и…
— Да, да, но это было давно, — возразил Глоин, — а я говорил и о вас. И я уверяю вас, что знак на двери был, — такой, какой бывает или бывал всегда. «Вор-взломщик ищет хорошее место, гарантирующее много волнений и приличное вознаграждение», — вот так он читается. Можете вместо «Вора», сказать «опытный искатель сокровищ», — нам все равно. Гандальф говорил нам, что в этих краях есть такой человек, который возьмется за работу немедленно, и что он устроит нам встречу с ним во вторник за вечерним чаем.