Сосны ревели на вершинах, / ветер стенал в ночи. / Красным был огонь, пламя распространялось, / деревья ослепительно светились, словно факелы.
The bells were ringing in the dale
And men looked up with faces pale;
The dragon’s ire more fierce than fire
Laid low their towers and houses frail.
Колокола звенели в долине, / люди смотрели вверх с бледными лицами – / драконий гнев, что яростнее огня, / обрушил их крепости и непрочные дома.
The mountain smoked beneath the moon;
The dwarves, they heard the tramp of doom.
They fl ed their hall to dying fall
Beneath his feet, beneath the moon.
Гора курилась под луной, / а гномы – они слышали поступь судьбы. / Они бежали из своих покоев, а все кругом рушилось, неся смерть, – / рушилось под их ногами и под луной.
Far over the misty mountains grim
To dungeons deep and caverns dim
We must away, ere break of day,
To win our harps and gold from him!
Далеко-далеко за туманные угрюмые горы, / в глубокие подземелья и сумрачные пещеры / еще до рассвета мы должны отправиться, / чтобы отвоевать у него [дракона] наши арфы и наше золото!
Вторая часть песни начинается со строфы, которая тоже превозносит искусство и мастерство гномов, однако обратите внимание: точка зрения в тексте меняется. Теперь гномы подчеркивают, что изготовили золотые арфы и кубки не для королей и эльфов, а для себя лично и что хранили их там, куда не ступала нога человека. Мы слышим песню о гномах и золотых арфах, но нам сообщают, что это сугубо гномьи заветные песнопения, не предназначенные для ушей эльфов и людей: «было спето много песен, которых не слышали ни люди, ни эльфы». Мы уже убедились, что гномы любят свои творения, а теперь видим, что они скрытны и дорожат сокровищами.
Именно из-за скрытности гномов и трепетного отношения к сокровищам нападение дракона, который захватил гномьи подземелья и отнял все нажитое, становится для гномов таким потрясением и горем. Обратим внимание: в песне не описывается дракон Смог, не он в ней действующее лицо. Вместо этого, гномы изображают последствия драконьего нападения – и всегда косвенным образом. Сосны ревут на ветру, поднятом драконьими крыльями, а потом вспыхивают факелами, когда дракон поджигает лес на Одинокой Горе. Дома и башни Дейла разрушены не драконом, но «драконьим гневом», его яростью. Получается, что в песне гномов дракон деперсонализирован, обезличен, его не изображают напрямую, мы не видим, как он вползает в пещеры и убивает гномов; вместо этого нам показывают гномов, которые «…слышали поступь судьбы. Они бежали из своих покоев, а все кругом рушилось, неся смерть, – рушилось под их ногами и под луной». Изображение снова полностью фокусируется на гномах-жертвах, а не на драконе-убийце. История падения гномьего царства в Одинокой Горе – песня, которую поет Торин со товарищи, – построена таким образом, чтобы внимание слушателя сосредотачивалось на гномах как пострадавшей стороне и на разрушениях, причиненных драконом. Вот о чем хотят крепко помнить гномы; они как бы отказывают Смогу в почтении, не желая делать его полноправным и тем более главным персонажем этой истории.
Однако гномы совершенно точно не позабыли дракона. В последней строфе подчеркивается цель похода: вернуть то, что принадлежит гномам по праву, отнять золото у врага. Обратим внимание на рифмовку: «он», то есть враг, дракон Смог, рифмуется с «угрюмыми» и «сумрачными» горами и пещерами: «dim-grim-him». Такая рифмовка и звучание подчеркивают серьезность и целеустремленность гномов, их решимость воевать и мстить. Если мы вновь посмотрим на измененную строку в последней строфе, которая в остальном почти повторяет первую, то увидим основную цель гномьего похода, сформулированую яснее некуда. Здесь важно и то, что гномы воспевают золото и творения своих рук, и то, что для них принципиально важен вопрос собственности, их неотъемлемого права на сокровища, и то, что они яростно жаждут не просто вернуть себе сокровища, но отнять, отвоевать их у захватчика Смога, отомстив ему.
Любовь гномов к сокровищам – яростная, собственническая и ревнивая, к тому же сумрак и темнота подземелий придают ей несколько зловещий и таинственный оттенок. Эта любовь зарождается в подземной тьме, о чем и рассказывают первые две строфы, и приводит гномов к «заговору». Именно так гномы описывают свои планы, допев песню: «Мы сошлись здесь, дабы обсудить наши планы, наши способы и средства, наши умыслы и уловки». Когда музыка умолкает, выясняется, что они сидят во мраке, потому что за стенами хоббичьей норы наступила ночь, а огонь в очаге погас. Когда Бильбо спохватывается и хочет было зажечь огонь, гномы говорят: «Нам нравится в темноте. Темные дела совершаются во тьме!» Торин и его товарищи в этой истории – положительные герои, и гномий народ стал жертвой ужасной жестокости дракона, так что жажда мести у гномов вполне естественна. И все же от гномов, несомненно, веет чем-то мрачным и тревожным – помимо того, что они ассоциируются с чуждым для Бильбо миром приключений, с туковским авантюрным началом.
Бильбо, даже когда полностью настраивается на туковский лад, не ровня гномам, и то, что происходит, когда песня допета, убедительно подчеркивает эту разницу. Бильбо пробудился от своих грез, навеянных гномьей песней, обнаружил, что вместе с гостями сидит во мраке, который его пугает, и вот он не знает, как быть, раздираемый противоречиями. Рассказчик сообщает нам: «Он колебался: то ли просто принести лампу, то ли сделать вид, будто он идет за ней, а самому спрятаться в погребе между пивными бочками и не вылезать, пока гномы не уйдут. Но тут он вдруг заметил, что музыка и пение прекратились, все гномы уставились на него и глаза их светятся во мраке» [11] . «Меньшая часть его натуры» – это туковское начало в Бильбо, оно хочет продолжать совещание и принять дальнейшее участие в таинственной гномьей затее. Куда сильнее бэггинсовское начало, которое отчаянно жаждет спастись и спрятаться от зловещих незваных гостей. Однако обратим внимание: ни одно из этих начал не разделяет тяги гномов к темноте, мраку и темным делам. Бильбо хочет или развеять эту темноту, или убежать от нее, но просто вступить в нее не может. Он смотрит на мир совершенно иначе, нежели гномы, и это отличие – не просто следствие его туковско-бэггинсовской раздвоенности. Как мы не раз убедимся на протяжении всего повествования, Бильбо так и не сможет полностью уподобиться своим товарищам по походу.