Павел Гросс, Екатерина Счастливцева
Хобо
Выходя, они встретили одного Киринеянина, по имени Симона;[1] сего заставили нести крест Его.
И мы не знаем, что было впоследствии, потому что имя Симона больше не упоминается ни в Евангелии, ни в других местах Нового Завета. Но мы знаем, что дети его, сыновья Александр и Руф, были христианами, впоследствии известными в Церкви людьми.
Дядя Сэм проснулся в тот момент, когда рядом с ним с грохотом обрушились стропила. Гадство какое, подумал он, отползая от извивающихся языков пламени, едва-едва не хватающих его за дырявые башмаки. Какой-то пьяный ублюдок поджег чердак. Поджег, кол ему в жопу! Договаривались ведь не разжигать костер ночью. Нет, кому-то… холодно стало…
Справа от Сэма что-то с хлопком взорвалось и он, чуя нутром, запах курносой… коснулся чьей-то холодной ладони. В слуховом окне появилась чумазая физиономия Хриплого.
— Валяй сюда, черенок хренов!..
— Меня мало интересуют ваши заморочки!
— Ну-у, э-э… м-мм…
— Что «э-э… м-мм..»? Это ваши проблемы. Вопросы есть?
Вся комната, в которой происходил разговор, была завалена бумагами и картонными коробками. Они (коробки) образовывали круг, в центре которого в высоком кресле сидел человек, утянутый с ног до головы в черные одежды. Человек держал в руках плетку и властно глядел на стоящих у двери крепких парней.
— Понимаете, — заметил один из парней, — мы просто не успели. Дел-то и без этой стрелки невпроворот.
Сидящий в кресле взглянул на осмелившегося перечить красными воспаленными глазами.
— Черт возьми! А я что, ерундой страдаю, по-вашему?
Парень неуверенно пожал плечами и сделал два шага назад.
— Вы только послушайте! Нет, — человек встал, — вы только послушайте, что он говорит. Не успели! Да плевать я хотел на ваше «не успели», нахрен.
Он, помолчав некоторое время, продолжил:
— В общем, так, даю вам три часа времени. Стрелка назначена, место оговорено. Бабки в машине.
— А ключи?
Человека, минуту назад поднявшегося с кресла затрясло от ярости:
— Ключи висят справа от двери. На гвоз-ди-ке-е! И если вы задержитесь хотя бы на минуту, пеняйте на себя. И смотрите, чтобы с лимоном ничего не случилось. Вы отвечаете за каждый доллар. Ясно?
Парни, ничего не ответив, схватили длинные черные плащи, ключи от машины и выскочили из комнаты…
Ть-фу-у! Выпить хочется, аж печень наизнанку выворачивает… Хобо[2] плюнул, пару раз крякнув, растер плевок ногой и, раскачиваясь, поплелся к ближайшему мусорному бачку. Палка (толстая и сучковатая, найденная года полтора назад в Центральном парке) при каждом прикосновении к земле утопала в ней на добрые десять-пятнадцать сантиметров. Еще бы! Середина октября, пожалуй, самое смурное время для дрифтеров. Все в округе адом пропахло: водомоины, ручьи, грязь, снег… Зимой, конечно, тоже плохо, но ведь к зиме даже самый проклятущий хобо уже где-нибудь, да пристроился. Кто в подвале лежанку соорудил, кто на чердаке прикорнул на три долгих месяца, кто вообще в катакомбы метро подался. Туда, где в самую лютую стужу можно не страшиться сдохнуть от переохлаждения. Особенно, если под рукой выпивка имеется. Правда, зимой трудновато с промыслом… Ну, в смысле со сбором пустых бутылок. Под снегом их довольно трудно отыскивать. А они — кормилицы и поилицы. Спасибо людям, которые их до сих пор делают. Для того же пива. Хотя, говорят, производство банок для пивца значительно дешевле. Впрочем, дяде Сэму все это было по барабану. Пока бутылки кто-нибудь выбрасывает, кто-то другой их собирает, потом сдает за бабки. Собранные затем отправляют на пивоваренные заводы. И так по кругу, так до бесконечности. Безусловно, пока… до бесконечности.
Сэм остановился, переводя дух. Воткнул палку в землю, вытер рукавом пот со лба, и собрался, было идти дальше…
— Привет, — за спиной послышался знакомый голос, — припозднился что-то ты, брат.
Хобо неуверенно обернулся, заметив в тусклом свете силуэт. Большой, косая сажень, как говорится, в плечах. Хриплый? Или не Хриплый? Дядя Сэм прищурил оба глаза. Хриплый? Точно! Он самый! Приперся, зараза живучая… Стало быть, здесь есть, чем поживиться. У Хриплого нюх на пустые бутылки. Впрочем, на «жрачку лежалую» тоже.
— Ты еще бачки не осматривал?
Сэм, выдернув палку из земли, покачал головой. Какое осматривал? Ноги, вон — еле таскаю. Как обморозил их прошлой зимой, так и стал шоркать по улицам, словно затраханная корова. Скажет тоже: осматривал!
— Нет, — ответил Сэм в полголоса, — не осматривал, братец. Ты что!
Хобо снова прищурился… Гм-м, вообразите себе человека лет пятидесяти, высокого, худого, с хрипотцой в голосе, серыми глазками на выкате, узким лбом, вечно взъерошенными волосами и толстыми, как у кабанчика губами. Хриплый ходил зимой и летом в старом пальто, подпоясанной в два оборота веревкой; носил краповые армейские штаны, сапоги с высоким берцем и шапку. К веревке Хриплый привязывал две драные сумки. Одна сумка висела спереди, другая сзади, словно для балансировки Хриплого во время ходьбы. Сумки эти Хриплый умудрялся каким-то образом перекручивать проволокой на две половинки. Одна половинка служила для сбора бутылок, другая для подпорченного хавчика, в избытке валяющегося на любой помойке. Хриплый среди дрифтеров слыл известным пройдохой. Любого собрата и сосетру мог вокруг пальца обвести. Говорят, до того, как в побирушки податься, он несколько лет в полиции отработал. Детективом. Но так это или нет, Сэм точно не знал, да и не мог знать, ибо трудно было определить, что в байках о Хриплом правда, а что вымысел чистой воды.
— Раз не осматривал, — произнес Хриплый, дернув кверху головою, как рысак, — тогда идем вместе… И не смотри на меня так, будто мне хочется тебе кишки выпустить. Живучий я. Да и тебя, кажется, даже не лизнуло огнем…
Да-а! Дядю Сэма едва в холодный пот не пробило. Что это с Хриплым случилось после пожара? Странно, очень странно. Он ведь за пустой пузырь и башку проломить может. Тюкнет кирпичом и все.
— Идем-идем, не робей, — повторил Хриплый, подталкивая рукой Сэма, — сейчас не время старое вспоминать. Дождь вот-вот ливанет. Так ни ты, ни я, ни черта не наберем. Оно нам нужно?..
Сэм неуверенно направился в сторону помойки. Кто старое помянет, тому глаз вон. Этот, он покосился на Хриплого, не только глаз выколоть может. Вон, в позапрошлое лето херакнул Дороти минетчицу из Бруклина. И за что?.. Не сделала Хриплому отсос. У нее горло болело, а ему что? Гены у него промеж ног в тот момент сношались… как никогда. Взял и херакнул. А еще, говорят, бывший коп. Тьфу, оборотень в погонах… Нах!
— Ты, Хриплый, шутишь? — спокойно спросил дядя Сэм, не спуская с него глаз.
— Почему шучу? Не шучу.
— Но-о…
— Не «нокай»! Боишься, что тебя могу тюкнуть, как Дороти? — Хриплый поправил сумки и засмеялся.
Чешет, как мерин, дубиной его по башке. Смешно ему… А Дороти, межу прочим, так никто по-человечески и не похоронил. Завалили бруклинские дрифтеры кирпичами в подвале и все. Вот тебе и могила, хрен горбатый.
— Ну, — Хриплый остановился метрах в пяти от помойного бачка, — идешь ты или нет?
Сэм крякнул, высморкался и кивнул ответно:
— А куда деваться? Иду, конечно.
Черный, сверкающий в лунном свете полированной крышей «глазастый мерс» медленно подъезжал к краю пустыря. Именно здесь ровно через пять минут должна была состояться стрелка.
1
Симон (слышание, слушание) — Киринеянин, отец, вероятно, известных Александра и Руфа, которого, встретив, воины заставили нести крест Спасителя (авт.).