- Мне-то все равно! - проговорила Ленора. - Уж я-то знаю, за что я ее буду!
- Я ей все врать буду! Нарочно. Пускай бесится! - хвастливо предложил Хоботок, все еще пытаясь бодриться, но Ленора уже заранее знала, что бодрости у него хватит ненадолго и вот-вот он раскиснет и начнется ров, как только найдется, с чего бы начать.
Она перестала думать об отце, о портвейне, о голубом гребешке и стала прислушиваться. Немного погодя сказала:
- Ну что? Уже заводишься?
- Да-а, - плаксиво сознался Хоботок. - У меня ножичек потерялся... жалко... ноги замерзли...
Ножичек потерялся еще летом, когда ходили по грибы. Ленора сказала:
- Ну, беги погрейся! Только немножко!
Хоботок, радостно пискнув, схватил в охапку подушку и, обжигаясь босыми ногами о холодный пол, перебежал пять шажков, с размаху бухнулся в постель Леноры, стуча зубами и стараясь поглубже засунуть ноги под одеяло.
- Классный был ножик! - сказал Петька. - Ручка красная, с белыми крапинками, как у мухомора.
- Вот он его под мухомором и оставил!
- А куда деваются потерянные вещи? - вдруг спросил Хоботок.
Петька оживился:
- Ну, у нас они пропадают, а ведь где-нибудь они да оказываются? Только нам их не достать, да?
- Конечно, не достать, раз они потерялись.
В голосе Хоботка вдруг послышалась радость:
- А все-таки, значит, они где-нибудь да есть!
- У нас много чего потерялось, - тянул, вспоминая и улыбаясь, Петька. - Змея красивого мы упустили, с усатой мордой! Бронзовый жук в коробочке!.. А заводная обезьянка, которая причесывалась перед зеркалом? Где они?
- Ой, обезьянка, обезьянинка моя!.. - вдруг заныл Хоботок. - Ну где?
- Ну, наверное, есть такой мир потерянных вещей, - задумчиво проговорила Ленора. - Там сейчас и Хоботиный ножичек с мухоморной ручкой, и все, что мы потеряли, и все, что позабыли, все, что у нас отняли, и все, что мы сами отдали, - все они очень даже прекрасно себя чувствуют в этом тридевятом царстве... Ты только закрой глаза, Хоботеныш... и там наш змей летает, и жук в коробочке поет, и лохматая обезьянка причесывается гребешком, и тот пузырик с елки, а может, и сама прошлогодняя елка там растет, я точно не знаю...
- Растет! - требовательно пробурчал Хоботок сонным голосом. - Говори, говори, не останавливайся...
- Я не останавливаюсь. Все, что мы любили и потеряли. Или отдали кому-нибудь! Счастливо живут в этом тридевятом потерянном, подаренном, рассчастливом царстве, и оттуда никто ничего никогда не отнимет, и никто туда не залезет.
Она говорила усыпляющим сказочным голосом, все тише, все больше для себя самой, боясь замолчать, чтоб мальчишки не проснулись.
Вернувшийся капитан Петр Петрович, увидев темные окна, потихоньку вошел, отперев своим ключом, и стоял, хмурясь и прислушиваясь, в столовой, глядя на неубранный стол, потом, стряхнув оцепенение, прикрыл дверь, через которую вошел в столовую, зажег свет и заглянул в темноту детской.
- Спите, ребята? - спросил он своим благополучным, требовательным голосом.
Он подождал ответа, но его не было.
- Ну, спите, спите. - Капитан со странным отвращением услышал свой спокойный, разрешающий голос и, прикрывая дверь, подумал: "Если веришь, что человек спит, нелепо говорить ему: "Спи!" Вот я тоже лгу. Мы уже начали".
Теперь в доме шла самая обыкновенная, только немного тихая и как будто осторожная жизнь, точно все боялись проговориться о том, о чем все время думали. Как в той сказке, где тебе удастся добыть золото, если ты только не будешь при этом думать про белого медведя, и потому ты только о белом медведе и думаешь, стараясь про него позабыть...
Или как будто посреди комнаты открыт люк в глубокий погреб. Его очень легко обходить, он отлично всем виден! Но все-таки все время нужно не забывать, что где-то посреди комнаты черный подвал, в который можно оступиться, сделав один неверный шаг.
Днем ребята говорили с отцом о всяком таком, о чем говорят живущие вместе люди, о чем говорить легче, чем молчать, а по вечерам капитан Петр Петрович уходил из дому, а если не из дому, то в свою комнату, а дети - к себе: все старались, чтоб как можно скорей кончился вечер.
Хоботок по утрам, оставаясь иногда с отцом в пустом доме, играл с котом, пел песни, рисовал корабли и автомобили, но даже корм синичкам на полочку при отце стеснялся класть: полочка была мамина.
Однажды, услыхав особенно тягучие подвывания кота, капитан вышел посмотреть, в чем дело Хоботок баюкал, укачивая, запеленатого кота и плаксиво пел, очень похоже, утешающим старушечьим причитанием: "Как у нашего кота!.. Была мачеха лиха!.. Она била кота!.. Поперек живота!.." Кот, несмотря на утешения, противно завывал.
- Ты его совсем-то не задави, - посоветовал капитан и ушел к себе.
Вечером отец вполголоса окликнул из прихожей Ленору.
Он стоял перед зеркалом с фуражкой в руке, собираясь уходить, и упрямо смотрел на полку под зеркалом.
- Тут лежал гребешок, - сказал он так ровно, как можно сказать: "Вот и дождь перестал".
- Да! - отчаянно быстро кивнула Ленора. - Голубой!
- Ну?
- Это мамин гребешок! - И, вздернув голову, собрав все силы, приготовилась встретить его взгляд, когда он обернется, но он сказал что-то вроде "да" или "угу", надел фуражку и ушел, а у нее так колотилось сердце, что она не слыхала даже, как захлопнулась за ним дверь.
И опять по вечерам они ложились в своих комнатах рядом, через тонкую перегородку, и Петр Петрович курил и смотрел в потолок, а дети спали, шептались или рассказывали сказки.
Перегородка между их комнатами, как во всех новеньких домиках, была какая-то экспериментальная, и сквозь нее все слышно было лучше, чем через простую фанерную: щелканье выключателя, шепот и не только чирканье спички о коробок, но даже и то, зажегся ли огонек или спичка фукнула и погасла.
Обыкновенных сказок теперь Хоботку невозможно было рассказывать: все стали ему казаться зловещими или печальными. Не только такие, где выбрасывают старую елку.
Он начинал грустить, даже когда со свиной кожи позолота вся стиралась! Стерпеть не мог, чтоб стойкий оловянный солдатик угодил в печку!
И теперь в темноте по вечерам в тихом доме, разделенном надвое перегородкой, Ленора плела ему, неясно припоминая, старые сказки, которые совсем молоденькая мама, сама припоминая, плела своей маленькой, первенькой - Леноре.
Странные сказки... Капитан Петр Петрович иногда даже курить переставал, прислушиваясь через перегородку.
- В дремучем, громадном лесу жила Баба-яга Костяная нога, - начинал таинственно-приглушенный голосок Леноры.
- А не очень злая?.. Ну, не очень? - тревожно осведомлялся Хоботок.
- Ого! Злющая!.. А посреди леса стояла хижина, и там жил Лесоруб. Он заготовлял дрова. И когда наступали лютые морозы, жители селения топили печки в своих хижинах и грелись, а Баба-яга видела огоньки в их окошечках, и ее просто наизнанку выворачивало с досады. У нее даже живот болел от злости, так ей было досадно, что жители не замерзают да еще радуются, и во всем был виноват этот Лесоруб! И вот однажды она созвала пятерых самых своих пронырливых чертенят и велела им выжить Лесоруба из лесу.
Ну, чертенята - пожалуйста! Побежали, стали изводить и выживать Лесоруба. То в котелок с кашей ему подсунут дохлую жабу, то заберутся на крышу, сядут на трубу да и заткнут ему дымоход, то напустят полную хижину светлячков, так что ночью станет светло как днем, и заснуть невозможно, то соберут со всего леса филинов с самыми противными голосами, и те ночью ухают, рыдают и мяукают у него над головой, то подберутся ночью и раздавят у него на носу табачный гриб...