Лесоруб не спал, не ел, ругал чертенят, похудел и уже стал спотыкаться, когда шел с работы, но стоило ему подумать, как зимой все жители с ребятишками перемерзнут без его дров, он опять поднимался, брал топор и тащился на работу.
Вызывает Баба-яга к себе чертенят, спрашивает:
"Замучили Лесоруба?"
"Замучили! Слабый стал - идет, за елки носом зацепляется, ночами не спит, худой как червяк!"
"А все-таки лес рубит?"
"Рубит..." - хнычут чертенята.
"Марш отсюда! На глаза мне не смейте казаться, пока его вовсе не домучаете, чтоб из лесу сбежал да не оглядывался..."
А в лесу уже снегу - навалом!.. - страшным голосом проговорила Ленора и примолкла, задумавшись, сама глядя на снежные крыши в ночном окне. Вечерние дымы тревожно спешили в небо, где убегала, пропадая и выскальзывая из туч, раскаленная морозами полная луна, и стояли покрытые инеем косматые, как будто одичавшие, ночные деревья.
Хоботок капризно захныкал, и она спохватилась:
- Ну, снегу! Мороз трещит! Белки давно шкурки сменили. Зайчата, лисички - все в теплую шерстку оделись, одни чертенята по лесу ползают, шершавые, облезлые, и домой к Бабе-яге им нельзя никак: боятся!
И вот однажды ночью Лесоруб вдруг слышит: вроде котята! Что такое? Зима лютая, мороз, откуда котята? Выглянул: на снегу, у стенки его избы, мороженые чертенята.
"А-а, миленькие! - говорит Лесоруб. - Это вы мне все лето пакостничали?"
А они уже говорить не могут: одеревенели. Только один помаргивает: дескать, мы самые. Сознается.
"Ах вы, поганое отродье! - говорит Лесоруб. - Так вам и надо!" И все-таки ему их жалко стало. Черти, а малыши все-таки! Подхватил он их, как крольчат: кого за уши, кого за хвост, - и отнес четверых в хижину.
"Все тут?"
Они показывают, что нет: один, самый хиленький, в сугробе остался, не дополз.
Он и его подобрал, от снега отряхнул, к остальным на печку сунул.
Отогрелись чертенята, оживели, стали чего-то перешептываться, хихикать.
"Ну что ж? - говорит Лесоруб. - Оживете, опять безобразничать начнете?"
Те пошептались и отвечают:
"Этого мы еще не знаем. Вот думаем... А если мы тебя еще год будем выживать из лесу, уйдешь?"
"Нет, не уйду, хоть лопните..."
Так они в избе на зиму остались. Пришла весна. Баба-яга села в ступу, поехала проверять свои владения. Слышит издали: стук-стук, - рубит Лесоруб лес!.. Ах ты, чтоб тебе! А чертенята... Смотрит Баба-яга: один сидит, в котелке кашу веточкой помешивает, другой хворост тащит, двое ежом сковородку надраивают, чистят, а пятый на завалинке сидит, на балалайке играет!
- Это который хиленький был! - требовательно объявил Хоботок.
- Правильно! - сказала Ленора. - Он! Баба-яга со злости взвилась, помчалась, на шоссе выскочила да под самосвал и попала. Тут ей вместе с ее ступой и капут, и сказке конец!.. А теперь - спим!
"Что за сказки дикие у них!" - думал капитан Петр Петрович, все стараясь разобраться, хорошо это или очень даже вредно - все, что там происходит.
Утром, застегивая шинель, все-таки спросил:
- Что это еще за сказка?
С фальшивой, ледяной вежливостью Ленора подняла брови. С неискренней готовностью понять и разобраться слегка наклонила голову.
- Я не поняла. Сказка? Какая?
- Где мерзлые черти на балалайке играть учатся.
- А-а!.. Это просто так, детская сказка. Я маленьким рассказываю. Мамина сказка, когда я маленькая была, она для меня выдумывала.
- Ясно, - сказал капитан. - А ничего, вы одни останетесь в доме? Мне в рейс идти.
Ленора удивленно пожала плечами.
- Мы?.. Смешно. В первый раз?.. Конечно, я справлюсь. Если понадобится, к Бычковой жене забегу. Только ничего не понадобится.
- Алферов вернется скоро, - сказал Петр Петрович.
- Конечно, и Алферов. Да не понадобится ничего!
Капитан Петр Петрович ушел в свой рейс, на дворе потеплело, улицы становились все мягче от нового снега, который шел не сверху, а медленно плыл откуда-то со стороны моря, и мохнатые снежинки далеко пролетали над крышами, между деревьев и столбов, прежде чем тихонько присесть к кому-нибудь на шапку или на мягкий слой прилетевших раньше снежинок.
...Хоботок видел, как к дому подъехал грузовик, из которого выскочил человек и пошел во двор, то вглядываясь на ходу в бумажку, то всматриваясь в дом; опять в бумажку и опять в дом, точно решая, похоже ли он нарисован на бумажке.
Хоботок бросил в сугробе санки, обогнал человека на крыльце и, прислонившись спиной к двери, стал дубасить в нее каблуком, чтоб поскорей подозвать Ленору.
Ленора открыла дверь, прочла бумажку недоверчиво два раза, пожала плечами и нехотя согласилась, что адрес правильный.
Оказывается, к ним привезли мебель. Петька опять пошел доставать молоток и отвертку, чтоб отбить шпингалеты кухонной двери, и три здоровенных мужика, отпихнув сапогом по дороге санки, пронесли по двору и бережно пропихнули в дверь какую-то неповоротливую мебелину, всю замотанную в толстую рубчатую бумагу, обвитую веревками.
В кухне они развернулись, натоптав кругом по полу снегу, и спросили, куда тащить дальше.
- Поставьте прямо здесь, - сказала Ленора.
Мужики удивились, но поставили. Ленора расписалась на бумажке, и, так как мужики все осматривались, нет ли кого взрослых, она им сказала, что сейчас отца нет дома и он будет не скоро.
- Ну что ж: заказ есть заказ, - сказал старший. - Тащи сюда зеркало, и поехали!
Когда они ушли, приставив к стене узкую доску, завернутую в бумагу, зеркало, Ленора сказала Петьке:
- Задвинь шпингалеты. - Это было во второй раз за время их жизни в доме, что отбивали обе входные двери.
Закутанная мебелина стояла посреди кухни, загромоздив ее, точно в комнату привезли и поставили корову.
Чтоб потом не было заметно, они осторожненько распутали узел шершавой веревки и с одного края немножко размотали и отвернули бумагу. Оголилось нежное, полированное, розоватое дерево. Дальше под бумагой прощупалась доска, тумбочки с шишечками на ящиках: это был туалет. С выступами, полками, колонками и длинным зеркалом.
Они замотали обратно развернутый лоскут бумаги и затянули узлом веревку.
Одна Ленора еще помнила, что в спальной, где теперь жил отец, еще оставались у окна карандашные отметки на иолу, неровные уголки: куда ставить ножки туалета, когда он будет. И другие: куда ставить тахту, когда она будет. И уже просто кружочки, которые мама рисовала, расшалившись, ползая с Ленорой на коленях, где будут когда-нибудь стоять пышные пальмы в круглых кадках!
Теперь Ленора принесла тазик с горячей водой, посыпала стирального порошка и яростно отскребла, отскоблила кухонным ножом полустертые следы чернильного карандаша с пола.
Мальчики спрашивали:
- Что это? Зачем?
Она отвечала:
- Так!
С того дня, как туалет со своими замотанными в бумагу рогатыми столбиками въехал в кухню и прочно занял себе место в доме, там точно поселился враг, с которым уже нечем было бороться.
На всех соседок еще пуще напал повальный "спичечный растеряй"; все они теряли спички и забегали на кухню - глаз оторвать не могли от туалета.
Хоботок до того озверел, что, оставаясь один, перестал двери открывать, а спички швырял через форточку и незаметно показывал язык.