— Зашибись.
— Только выглядишь хреново. — Когда рядом не было Круса, я еще кое-как мог с ним общаться. А потом я соврал: — Сильвия волнуется.
— Насчет чего?
Я пожал плечами и оставил тему. По его лицу, по опухшим глазам было ничего не понять. По правде говоря, я не совсем узнавал его — эту обдолбанную тушу, нависшую над машиной, с искаженными, как у горгульи, чертами.
Харт веско кивнул, словно постиг внезапно какую-то великую, вековечную загадку вселенной. Улыбка вернулась на прежнее место.
Оглянувшись, я увидел за окном магазинчика смутную тень Круса.
— Чувак, что мы тут делаем? В три мы могли бы уже быть в Портленде.
Что на самом деле означало: прыгаем в машину и погнали в Калифорнию. А Крус пусть остается на заправке вместе с хреном своим и грозится нам вечной местью — мне по барабану.
— За книжку свою хочешь засесть?
— Даже если книга и будет, писатель из меня не очень. Не уверен даже, выйдет ли из этого бардака какой-нибудь фильм.
— Да и актер из тебя не очень. — Он расхохотался и похлопал меня железной ручищей по плечу, показывая, что шутит. — Эй, слушай сюда. Ты вот знал, что Крус учился на геолога в Калифорнийском? А он учился. Здорово шарит в ледниках, камушках и всякой такой фигне. Думал работать в нефтянке на Аляске. Зашибать по-крупному. Но ты же знаешь, как в жизни бывает, Рэй-бо.
— Он закончил Калифорнийский?
Я старался не выдать своего изумления. Я-то учился в Вашингтонском университете. Там сильная медицина, но экзаменаторы рассудили, что это не мой конек. Остались политология и драма.
— По футбольной стипендии. Он же пробивной и злой как черт. В гетто таких как грязи.
Это кое-что объясняло. У меня почему-то полегчало на душе.
Появился Крус, на ходу кромсая ножичком плитку жевательного табаку.
— Айда, Харт. Щас от жажды сдохну.
И, совсем как ковбой, который отвязывает лошадь, хотя ему только-то и надо, что на ту сторону улицы, он завел мотор, проехал четверть квартала до «Таверны Муни» и по диагонали загнал машину между сеновозом и универсалом с наклейками на бампере: «нет демократам, да — ношению оружия».
Харт спросил, хочу ли я составить им компанию, и я ответил — можно, только попозже, хочу ноги размять. Залезть в эту душную нору и надуться до одурения вместе с местными забулдыгами и моими милыми приятелями — при одной мысли об этом мой желудок затосковал пуще прежнего.
Захватив из салона чемоданчик, я двинулся вдоль улицы. Прошел мимо помятых почтовых ящиков с поднятыми флажками, красными от ржавчины; мимо мастерской по ремонту лодочных моторов, перед которой стояла пыльная патрульная машина; мимо Фермерской ассоциации Поджер-Рока — заброшенной, судя по всему: окна заколочены, а где нет, там мальчишки выбили стекла камнями и бутылками, и еще кто-то намалевал на побеленных досках три шестерки и другие сатанистские символы — наверняка те же самые мальчишки, хотя, может, и настоящие сатанисты постарались. Мимо «Алкогольного магазина Боба» — хибары из гофрированного железа с решетками на крохотных окнах; мимо прачечной, забитой усталыми женщинами в футболках не по размеру и чумазыми детками, с визгом снующими среди стиральных машин — фоном им служил повтор передачи Раша Лимбо[3] из АМ-приемника; мимо прицепа, заваленного полусгнившими дровами «за 75 баксов!». Наконец я присел на расшатанную скамейку под какими-то деревьями, возле одинокого светофора — так близко, что было слышно его мерное щелканье.
Достав из чемодана манильский конверт, я разложил на скамье небрежно сверстанные полицейские отчеты и разрозненные фотографии. Повеял ветерок, и мне пришлось прижать бумаги камнем.
На многих снимках был запечатлен Рассел Пирс в различных позах, по большей части «фас-профиль» из полицейских досье, но некоторые относились и к более приятным для него временам. На одной фотографии он вообще стоял с младшим братом перед Спейс-Нидл[4]. Прочие изображали его последнюю подружку — Пенни Алдон, родом из Аллентауна. Худенькая, прыщавая, скобки на зубах. Дитя цветов. На лице, вполне к месту, отсутствующая улыбка.
Я просматривал беспорядочные данные, кое-как составленную подборку фото, и что-то холодное, неприятное заворочалось во мне. Тут чувствовалась некая система — нездоровая, липнувшая к коже, словно мокрая паутина. Я что-то чувствовал, но не мог это выразить, уловить суть, и сердце опасно заколотилось. Я отвел взгляд и стал вместо этого думать о Карли и о том, как забыл позвонить ей и поздравить с седьмым днем рождения, потому что был с друзьями в Испании на выставке лошадей-липпицанов. Только на самом деле я не забыл, а был на измене после косяка с колумбийским кокаином, и от необходимости набирать длинный международный номер у меня схемы замыкало.