— Я о тебе тоже, Плисецкий, — подражая, фыркнул Виктор, крепко прижимая его в себе.
…Как странно. Говорить не хотелось. Хотелось просто так сидеть, уютно молчать, чувствуя тепло плеча рядом, чутко вслушиваясь в кошачье урчание. И дышать, потому что дышится. Спокойно и размеренно. Уверенно и совсем не страшно.
В комнате с приглушенным светом, с плотно зашторенными окнами, с какао в кружках и целой горкой разных брускет на тарелке, сидя прямо на полу на сваленных горкой подушках, Виктор шепотом сознавался в собственных страхах и волнениях. А Юрка тихо сопел, свернувшись у него под боком. Он только раз задал вопрос:
— Как он там?..
— Считает, что потерял тебя, — честно ответил Виктор. — И ты не станешь его разубеждать, да?..
— Я знаю, что это тупо, — помолчав, проговорил наконец Юрка. — Но я не могу за двоих.
— Люб…
Юра приподнялся на локте и накрыл его губы ладонью.
— Не произноси этого слова. Пожалуйста. Это слишком больно… сейчас больно… может потом перестанет, и я смогу сказать это. Но не сейчас. Так что не говори, не надо.
— Выходит, он правда потерял тебя, — Виктор коснулся губами центра его ладони и вздохнул. — Глупый Юрка. Все образуется. Обязательно. Вот увидишь. Просто надо немного подождать.
Громозека, урча, вскарабкался на юркино бедро и умостился там, обернув себя хвостом. Зажмурил очи-блюдца, дернул палевыми ушками с кисточками на кончиках и вздохнул. Юрка инстинктивно протянул руку и почесал пушистика по голове, отчего урчание стало только громче.
— Просто нужно еще немножко подождать, — Виктор с нежностью погладил пушистые прядки, выбившиеся из хвоста Юры. И все образуется. Он же дождался Бека. А все остальное — не важно.
====== 18. ======
Чемпионат давался трудно. Волнительно. Слишком много маститых-знаменитых претендовало на выход в финал Гран-при. Так что открытию года, еще сопливому дебютанту взрослой лиги, потомку эмигрантов Юрию Плисецкому, довелось схлестнуться с лучшими из лучших. Стиснуть зубы и кататься как в последний раз в жизни. Парить надо льдом, стремительно рассекать застывший холодный воздух.
Селестино так и не сумел вынудить его взять темой сезона «счастье». Какое тут в жопу счастье, когда Витька с Беком чуть не попались, а он сам, не иначе как от великого счастья, по самые уши влетел в якудзу? Сам о счастье катайся, Чао-Чао! А Юрочке Плисецкому самое оно — Отчаяние.
Джудит Хилл с ее отчаянием, тающим на губах, как мятный шоколад, как аромат увядающей белой розы из японского сада. Он блестяще откатал короткую. А его бильман просто порвал на клочки судейскую коллегию.
Квады во второй части произвольной и совершенно безумный кантилевер в конечном итоге принесли ему победу. Первое золото в национальном чемпионате. Золотой прокат, за которым с трибун наблюдали Виктор и Отабек.
Он так долго шел к этой своей первой победе. Так долго, что замерев под софитами в короткой эффектной точке, протянув раскрытую руку к проходу между секторами, он даже не сразу понял кто стоит там. А его победа чуть печально улыбнулась, и блеснула карими глазами из-под очков. Его победа развернулась и ушла прочь, оставив на поручне белую розу. Его победу не догнать сейчас, потому что впереди — награждение, впереди — фотографии и пресс-конференция.
И орать ему в спину — не выход.
Как сказал Виктор — надо просто совсем немножко подождать. Совсем чуть-чуть. Всего-то до конца мероприятия. А потом сесть в машину и рвануть нахрен. И наконец догнать.
Только догнать не получилось. Выданный хмыкнувшим Отабеком водитель довез его до дома Кацуки, но вежливый охранник сказал, что оябун не появлялся с утра и вряд ли будет в ближайшее время. Что неугомонный якудза мотается по стране, и в конце вообще собирается вернуться в Японию на некоторое время.
— Окейно, — сказал Юрка. — Не вопрос. Он ведь разрешил являться полюбоваться его садом, да? Вот и полюбуюсь. Пока не приедет.
Это было нагло. Даже для того, прежнего Юры Плисецкого. Узнав о его решении, Витя только рукой махнул, Отабек покачал головой и предложил не маяться дурью, а взять и позвонить, а то «любоваться садом», может, придется до китайской пасхи. И вообще, с чего он взял, что Юри возьмет вот так и примчится? Ну или что охрана сообщит о нежданном жильце не его помощнику, а самому Юри? Была, конечно, вероятность, что и в отношении Юры Кацуки оставлял какие-то указания, но вот Бек в них не верил. И Юрке не советовал.
А Юру отвели в «его» комнату. И даже принесли цветов и фруктов. И накормили ужином. И завтраком на следующий день. Но Юри так и не появился. То ли вымещал обиду, то ли больше не хотел видеть, а на катке Юрке вообще померещилось, то ли действительно ничего не знал.
Юрка же в общем и целом занимался всем тем, чем занимался дома. Читал, занимался, готовился к экзаменам, ездил на тренировки, заезжал домой чтоб погладить оскорбившегося на весь свет Громозеку, но всегда возвращался в дом Кацуки. Упрямо, день за днем, снова и снова.
К нему привыкли. Перестали смотреть с тщательно скрываемым любопытством. Встретив на дорожке сада, кланялись так же низко, как хозяину, ожидали указаний, а если их не было, то шли себе дальше по своим делам.
…О том, что Юри приедет сегодня, можно было понять сразу. С самого утра прислуга суетилась, сметая несуществующую пыль, протирая окна и вычищая прудик. Со стороны кухни доносились потрясающие запахи, а охрана у ворот стала еще бдительнее. К обеду суета улеглась, и дом погрузился в сонное ожидание.
Ждал и Юрка. В саду, на каменной скамейке, в обнимку с планшетом, с разбором прокатов, собственных ошибок, потенциальных противников на Скейт-Канада. Наверное, не будь всего этого — он бы спятил от волнения. Его и так колотило внутри, мысленно он вопил от собственной наглости и паники: а что если он опоздал? Что если все, поздно? Если Кацуки Юри переболел и капризный упрямый русский ему нахрен больше не нужен?
Что ж, если так — он уедет. И больше никогда не вернется. Горечь — это тоже эмоция, способная поражать. Боль разбитого сердца — тоже вдохновение.
Появление Юри можно было почувствовать. Спиной, затылком, даже позвоночником, кажется. Залаяли собаки, едва слышно заскрипели ворота. Машина, мягко урча, въехала во двор, шурша покрышками по мелкому гравию. Резкие окрики на японском и знакомый уставший голос, осаживающий, судя по интонации, особо кого-то ретивого.
С места дислокации Юры крыльцо было не видно, только нос машины. Но вот лестницу было видно хорошо. Мелькнула черная макушка, профиль. На лице Юри лежала тень усталости и ясно различимые синяки под глазами.
Колебаться уже поздно. Поздно переигрывать и отматывать все назад. И еще это было бы глупо, учитывая то, как сжалось в груди сердце. Вот он, Юри. Совсем не похожий на того, кого Юрка знал. И в то же время тот самый. Юри Кацуки, обожающий лед, чай и… может быть кого-то еще?
Юрка оставил планшет там же, на скамье, поднялся на крытую галерею, преодолел оставшееся до апартаментов Юри расстояние и приоткрыл дверь.
— Ужасно выглядишь…
Юри замер. Его спина закаменела, как и плечи. Он медленно поднял голову, но оборачиваться не стал. Словно боялся, что если обернется, то Юра исчезнет.
— Что ты здесь делаешь? — Не самое приятное приветствие, но, наверное, он имел на это право.
— Дожидаюсь тебя, — негромко ответил Юра. — Меня ты после выступления не дождался, так что…
— Ты видел меня? — Юри встал вполоборота. — Прости, не думал, что попадусь тебе на глаза.
— Я рад что увидел тебя. И что вижу сейчас. Можно войти? — взгляд Юрки метнулся по комнате. Сдержанно. Лаконично. Ничего лишнего. В этом весь Юри.
Тот не сдержал вздоха и наконец повернулся лицом.
— Входи. — Знаменитая японская вежливость, сдержанность или просто нежелание Юри разговаривать? — Поздравляю с медалью. Ты ее заслужил. — Все-таки вежливость.
— А тебя? Как я могу заслужить тебя? — Юрка вошел, прикрыл за собой дверь и замер, глядя ему в глаза.
Юри нахмурился, но не отступил.
— Я не понимаю. Все это время я был тебе не нужен. Ты был обижен, но что вдруг изменилось сейчас? — и не понять, что тлеет на дне его зрачков. То ли надежда, то ли отчаяние, то ли все сразу, щедро приправленное пеплом.