— У нас завтра встреча с итальянцами. И новым японским главой. Это может быть подставой, а может быть и просто встречей для знакомства. Наверняка не известно. Если подстава, то инструкции в отношении тебя однозначны: тебя вывозят из страны, и ты отправляешься в Питер. Продолжаешь тренироваться, побеждаешь в чемпионатах. Денег на твоих счетах хватит на нормальную жизнь.
— Што, блядь? — нехорошо прищурился Юрка. — Ты вообще себя слышишь? Ты меня сейчас в лошню не записывай, Виктор. Я не крыса, чтоб с корабля бежать!
— Не крыса, — дернул уголком губ Виктор. — Ты мой племянник. И я тобой дорожу, даже невзирая на тот факт, что ты ведешь себя как говнюк малолетний.
— А в ебало?
— Не дорос еще.
Юрка аккуратно водрузил рюкзак на чемодан и подошел к дивану. Спихнул шмотки на пол, рухнул в подушечные недра, подгреб поближе к Виктору и поднырнул под заботливо протянутую руку. Это правильно и хорошо. Теперь, когда деда нет, еще правильней. Виктор есть у всех. У своего батыра, у семьи, у партнеров своих дурацких, Виктора нет только у него самого. И Юрка скучал. Безумно, отчаянно скучал по таким вот моментам, когда можно сидеть и просто обниматься, в тишине, когда за окном темно, когда из сада доносится прохлада, когда Виктор никуда не спешит, а просто перебирает его волосы. Когда Виктор — его.
— Я не хочу без тебя, — негромко сказал Юрка, прикрывая глаза.
— Почему без меня? Я с тобой, — Виктор склонился к нему, обнимая всем собой так, что через рубашку, через пиджак чувствовалось тепло его тела. У него невозможно-голубые глаза. Таких даже у деда не было. У самого Юрки глаза зеленые, отцовы. Жаль, что не голубые.
— Я боюсь, что тебя тоже не станет. Что я останусь один. Что у меня больше не будет тебя. Никогда, — Юрка свернулся клубком почти что на его руках, уткнулся носом в его грудь, как маленький, как когда-то, очень-очень давно. Тогда Витька был только его и ничей больше. — Я ужасно хочу, чтоб ты был на трибуне, когда я стану кататься. И чтоб я свою первую медаль мог отдать тебе там.
Виктор молчал, но Юрка чувствовал, как быстро и гулко бьется в груди его сердце. Под его ладонью бьется. И для него.
— В моей жизни есть всего два очень-очень важных для меня человека. Я доверяю им как самому себе, а может и больше. Они для меня все. Все, ради чего я существую, ради кого дышу и хожу по этой земле. Они те, за кого я готов убивать. Но если они предадут меня, мне не останется ради чего жить.
Два человека. Не один, а два. И хотелось бы сейчас разъебенить лицо второго, только второй, кажется, об этом даже не догадывается. Другой этих слов никогда не слышал. И у другого нет этого момента, пусть даже Виктор совсем недавно выбрался из постели того другого. У каждого из них есть своя часть Виктора. Кому-то достаются злые болючие поцелуи и крики, кому-то — спокойное тепло глаз и вот эти обнимашки.
— Ты его лю…
Виктор быстро прижал его к себе так, что губы так и не вытолкнули последнего слова.
— Не произноси его. Никогда не произноси. Есть шанс, что услышат. Есть шанс, что ты обретешь свое самое уязвимое место. Поэтому — никогда не произноси этого слова. Просто живи ради тех, кому ты его не скажешь. Живи, дыши, дерись, катайся, завоевывай медали, дари их… так будет правильно…
— Я тебя тоже, — тихо-тихо выдохнул Юрка, жмурясь. Нет, он не станет реветь. Это удел ребенка. А он уже не ребенок. — Во сколько подъем?
— В семь. В половине восьмого я выезжаю, а ты спускаешься в бункер, — показалось, или Виктор губами коснулся его макушки?
— Ты главное вернись, — Юрка поерзал и отстранился. Снова сел, ладонями растер пылающее лицо.
— Вернусь, — серьезно кивнул Виктор. — И обещаю, что если все пройдет нормально, буду смотреть на тебя с трибун, потому что это важно для тебя. — Он поднялся, легонько взъерошил юркины волосы. Неловко отошел к двери и обернулся. Всего на миг поймал его взгляд своим и улыбнулся своими невозможными голубыми глазами, точно обещая, что все будет хорошо. Может быть. В это очень хотелось верить.
…Юрка еще долго лежал на диване, на том месте, где до этого сидел Виктор. Лежал, обнимая подушку, глядя на погром, учиненный в комнате, и думал. Обо всем, что сказал Виктор. Обо всем, о чем он промолчал. О Беке, о завтрашнем дне, об итальянском доне, о триадах, о новом японском боссе, о тренировках, о предстоящем чемпионате, о сегодняшнем японце, который любитель, который нифига на любителя не похож, снова о Беке и о том, почему Виктор не говорит этому дурному бешбармаку о том, что любит его…
У него есть человек, ради которого хотелось жить. И кататься. И рвать все континенты на британский флаг. И он знал теперь тему этого сезона. Селестино охуеет просто, он что-то там о любви придумал. Любовь это тупо и банально, слишком просто. Если очень часто о ней говорить — в нее перестаешь верить. Виктор прав. Есть вещи, о которых стоит НЕ говорить. И он тоже не скажет. Он будет катать об этом. Катать о несказанном. Потому что так правильно.
4.
Желание проигнорировать приглашение было велико. Мицуро настаивал именно на этом, мягко напоминая о судьбе предыдущего оябуна. Несмотря на великое множество возможных причин для убийства, ни следов, ни настоящих мотивов никто так и не нашел. Семья не надеялась на помощь правоохранительных органов, но и собственные возможности себя исчерпали. Юри имел полное право приглашение «не услышать», но формально дон был хозяином той территории, на которой они работали. У них были точки пресечения, конкуренция, но пока это не выходило за рамки вооруженного нейтралитета, стоило поддерживать имеющийся статус-кво. К тому же, для местных дельцов Юри был новым лицом. Возможно, дону просто хотелось познакомиться. О том, будет ли на встрече кто-то еще, Мицуро не сообщили, но собственные агенты докладывали, что как минимум представитель русского бизнеса также приглашен. У Юри на столе лежал отчет с полным описанием возможного взаимодействия и имеющихся схем работы практически всех крупных семей и кланов, работающих в Штатах, но изучить его досконально он не успел, занятый ликвидацией последствий раскола, произошедшего после смерти прежнего оябуна. Приехав в Америку, Юри фактически получил разрозненные группировки вместо организации с жесткой иерархией. Америка расслабила людей, заставила их забыть о традициях, поманив призрачной свободой. Юри самолично отдал приказ о ликвидации возглавивших группировки людей и их ближайших помощников. Произвел чистку, выявил несколько шпионов и только-только начал входить в курс дела. Все это заняло время, было упущено несколько возможных сделок, но убытков удалось избежать. И если Юри собирался здесь работать дальше — своих возможных партнеров, конкурентов и врагов он должен знать в лицо. И эта встреча была очень кстати. Мицуро так не считал, но обычно не обманывающая Юри интуиция молчала. Мицуро пришлось смириться с его решением.
Юри отложил в сторону короткую справку о счетах и посмотрел на Мицуро. Тонкое лицо помощника сейчас было непроницаемо, но стиснутые в полоску губы выдавали его напряжение. Юри улыбнулся и отвернулся к окну, за которым неторопливо проплывали ярко освещенные улицы, но он смотрел только на отражение в стекле. Мицуро был красив так, как только могут быть красивы полукровки. Не старше самого Юри, чуть более эмоциональный, преданный и влюбленный в собственного босса. Не настолько, чтобы у Юри возникло чувство вины за мысль использовать его не только как помощника, но достаточно, чтобы эта самая мысль казалась очень привлекательной.
Юри вздохнул и прикрыл глаза. От эйфории и покоя, оставшегося со вчерашнего посещения катка, ничего не осталось. Он бы соврал, если бы сказал, что предстоящая встреча его не беспокоит, но банального любопытства было все же больше. Как и у Леруа, у Никифорова была своеобразная репутация. Мнения знавших его кардинально различались, и Юри не терпелось составить свое.
— Господин, — привлек его внимание Мицуро. — Мы подъезжаем. — Вопросительные интонации в его голосе Юри слышал очень хорошо.