Вы, верно, в настоящее время уже на каникулах. Если так — будьте здоровы и запасайтесь воздухом.
Искренне Вам преданный Э. Райс
P. S. Извините, что это письмо — заказное. Уже года три не имел от Вас известий — может статься, что Ваш тогдашний адрес более не действителен. Так вот — чтобы это знать и попытаться снестись с Вами иначе.
16
Париж 17-IX-62
Дорогой Владимир Федорович.
Ваше письмо от 3-IX объясняет редкость Вашего появления в русской зарубежной печати с некоторых пор. Я было приписывал ее необходимости работы над диссертацией. Но выходит, что Вы ставите принципиально вопрос о том — стоит или нет нам тут писать еще по-русски?
Понятно, что ради 2–3 полуграмотных (и не бескорыстных) похвал или придирок (благо мы знаем, от кого они исходят) — не стоит. Но ведь зарубежная печать проникает в каком-то количестве в СССР и вообще «туда» (и в Польше, и в Чехословакии, и в Болгарии, и даже в Румынии много читают по-русски). Не знаю, можно ли найти на Западе читателей, хоть отдаленно стоящих тамошних по жадности и даже по компетентности. Не говоря даже ни о каких «национальных» соображениях.
И еще: французский историк Жак Бэнвиль[133] писал: «Rien nest sur, tout est possible»[134]. Я этот его афоризм переделываю следующим образом: «Все возможно, в особенности плохое, но даже хорошее». И думаю, что это — правда.
Конечно, на этом нельзя строить никаких житейских планов, но история мчится с такой быстротой, все время происходят такие грандиозные и такие неожиданные перемены, и, опять-таки, то, чего пока нет — все-таки возможно — отрицать это не имеет смысла — что забывать о возможности и даже о близости нашего возвращения в Россию — тоже неправильно.
У меня лично имеется такой житейский принцип: «быть всегда готовым (или готовиться, предвидеть, учитывать возможность) к наихудшему, но помнить, что и наилучшее возможно, и к нему стремиться. Неужели и это Вы сочтете за «krankhafter Optimismus»?[135] Да, судьба и история многому нас учат, но от этого добро не стало невозможным.
Так вот — представьте себе, если бы через икс времени нам с Вами пришлось вернуться в Россию, то — чего бы стоили и сколько бы весили наши труды на английском и французском языках? И наоборот, мне однажды случилось встретить советского молодого человека, читающего «Грани» и знавшего про мои там статьи… Знает их и Евтушенко. Наверное, знают и Вас (если не забыли).
Тогда как наши «труды» по славистике читаются тоже только 2–3 сторонниками или противниками, ничуть не более интересными, чем Адамович или Терапиано — если не похуже. Если бы Вы захотели написать книгу о Хлебникове по-русски, то Лебедев почти наверняка доставил бы в Россию некое количество экземпляров. В худшем случае — несколько сот (по городским и университетским библиотекам для привилегированных — но и они люди, а порою и весьма стоящие) — это минимум, который туда проникнет наверняка… А если ему удастся (что не невозможно и не невероятно и наверное даже в каком-то количестве, пусть небольшом (несколько десятков), и на самом деле происходит) провести и доставить туда еще кое-что поверх официального минимума? И тут я все-таки считаю стоящим упомянуть и о наилучшем случае (правда, обычно бывает посередине, ближе к наихудшему) — что в СССР проникнут 2–3 тысячи экземпляров Вашей книжки. Неужели это не стоит больше внимания Мазона[136] или Берберовой? Мне известно, что «Посев» и «Грани» посылаются туда в количестве, соответственно, 3000 и 1000 экземпляров каждого номера. Не знаю, все ли пропадает. А читателя такого, о котором мечтал Баратынский, Вы (как и все мы), конечно, получите только там.
Такова уж наша судьба. Приходится писать для Мазонов и Фасмеpoв[137] тоже — ради куска хлеба. Но ведь не ради куска хлеба создавалась и создается культура. Кусок хлеба ведь только средство.
Все-таки Вы меня очень заинтересовали Вашими готовящимися «другими книгами». Ведь Ваша английская книга о Хлебникове все-таки хороша, хотя она и не может никак сравниться с такими Вашими шедеврами, как статьи о Георгии Иванове или о футуризме.
Вы можете намного больше, чем «стать профессором», а если можете, то, след<овательно>, и должны.
Кроме того — Вы забываете, что самое великое, основное в польской культуре (поэты Мицкевич, Словацкий и Норвид и философы Товианский, Красинский (он же немножко поэт) и Хоэне Вронский) — было создано в эмиграции. Так что же, они польские писатели или только «эмигрантские»?
А по-русски — разве философы Шестов, Бердяев, Булгаков, Франк и мн<огие> др<угие> забудутся? А Бунин? А Ремизов? А… Поплавский (даже если он пока еще не оценен по достоинству и почти не издан), а… вплоть до самых скромных среди нас. Благо Вы — не из скромных — не знаю, имеется ли сейчас в России (с эмиграцией включительно) критик, стоящий Вас. Думаю, что нет.
«Эмигрантской» литературы — просто нет; или не стоит, чтобы она была. Но лучшее из созданного в эмиграции — достояние вечной России. Все-таки, польский пример (есть другие еще — немецкий, итальянский, испанский и мн<огие> др<угие>) — ярче русского, потому что Мицкевич и Норвид не страдали комплексом неполноценности, нашептываемым неприятелем.
Недавно я ссорился тут в Париже с одним местным русским «нейтралистом», презрительно цедившим мне: «Эмигрант!» Эмигрант? — смотря какой. Такой, как Мицкевич или Бердяев, — чем плохо? Неужели Сурковы и кочетовы лучше? Я уже не говорю о критиках из «Литературной газеты» и др., они просто — позор.
То немногое, что Вы уже опубликовали по-русски, уже строит и будет строить литературную критику в завтрашней свободной России. Я из тех, кто надеется, что Вы отбросите навеянное нашими гамзеями гамзеичами уныние и будете дальше писать по-русски, не для Гуля и Померанцева, а для России.
Теперь, увы, два слова о личных делах: одновременно с этим письмом к Вам уйдет пакет с curriculum и списком печатных работ в University of California (тою же почтой). Если Вы желаете или считаете полезным — охотно готов Вам тоже их выслать. Ягодина[138] — не знаю, Vasmer, кажется, умер, с Чижевским[139] попробую списаться (он должен знать мои украинские работы), Мазон — враг, Унбегаун[140], верно, меня забыл — надо найти случай соединиться. Лет 10 тому назад мы были с ним в прекрасных отношениях. Попытаюсь также поймать Логатто[141] и Степуна. А Паскаль[142] и Янкелевич[143] — годятся ли, по-Вашему, куда-нибудь? Ибо большинство моих связей — парижские: Pierre Pascal, Jean Train, Marie Scherrer, Vladimir Jankelevitch (у последнего тот недостаток, что он не славист, а философ, но весьма именитый), Sophie Laffitte[144] — это все друзья, которые охотно поддержат. Стремоухов[145], бедняга — умер. А не то — вот кто бы мне большую рекламу сделал. Есть и один американец, который тоже, м. б., меня поддержит — Richard Pipes[146] — неглупый, способный, сильный и культурный славист, но больше историк. Готовит книгу о П.Б. Струве, которая обещает быть замечательной[147]. Если в Америке таких много — то они молодцы. Пока я Вам сообщаю его имя и то, что он преподает в Harward’e, но все-таки я бы предпочел испросить его согласия на связь с Вами по моему делу (если Вы это считаете полезным). Мои работы по русской части Вам почти все известны. В настоящее время готовлю диссертацию о советской поэзии под председательством Sophie Laffitte в Сорбонне. В ее основу ляжет Вам, верно, известная моя работа в №№ 49–51 «Граней»[148]. Если же она Вам не известна — охотно Вам ее пришлю, в оттиске. Я почти ровно на 10 лет старше Вашего.
136
Мазон (Mazon) Андре (1881–1967) — французский филолог-славист, ученый секретарь Института живых восточных языков в Париже (1909–1914), профессор Страсбургского университета (1919–1923), затем Коллеж де Франс (1924–1952). Иностранный член АН СССР (с 1928), член Французской академии (с 1935), президент Института славяноведения в Париже (с 1937).
137
Фасмер (Vasmer) Макс Юлиус Фридрих(1886–1962) — немецкий языковед, родившийся в России, ученик И.А. Бодуэна де Куртенэ и А.А. Шахматова. С 1910 г. приват-доцент Петербургского университета, с 1912 г. профессор славянской филологии и индоевропейского языкознания Бестужевских курсов, с 1918 г. до отставки в 1956 г. преподавал во многих европейских и американских университетах, член нескольких академий, автор «Этимологического словаря русского языка» (Heidelberg: Carl Winter, 1950–1958); русский перевод: М.: Наука, 1964–1973).
139
Чижевский Дмитрий Иванович (1894–1977) — филолог, историк. С 1919 г. в эмиграции в Германии. В 1924–1932 гг. лектор, затем доцент и профессор Украинского института в Праге. В 1932–1945 гг. профессор, позднее директор Института славистики в университете Галле. С 1945 г. профессор в Марбурге, с 1952 г. в Гарварде, с 1956 г. в Гейдельберге. Автор многих работ по русской и украинской литературе, истории, философии.
140
Унбегаун (Unbegaun) Борис (Boris Ottokar) Генрихович (1898–1973) — филолог- славист, по происхождению немец, уроженец Москвы, участник Первой мировой войны и Белого движения. С начала 1920-х гг. в Париже, сотрудник Института славянских исследований. Преподавал в Страсбурге, Брюсселе, профессор Оксфордского (в 1953–1965), затем Нью-Йоркского университетов.
141
Ло Гатто (Lo Gatto) Этторе (1890–1983) — итальянский славист, переводчик, профессор Римского и Неапольского университетов, автор многих трудов по истории России, русской литературы и русского театра.
142
Паскаль (Pascal) Пьер (1890–1983) — французский славист, переводчик. В 1916–1933 гг. жил в России, был секретарем Г.В. Чичерина в Наркоминделе, работал в отделе печати Коминтерна, затем в Институте Маркса — Энгельса. С 1937 г. профессор Школы восточных языков, с 1959 г. Сорбонны.
143
Янкелевич (Jankelevitch) Владимир (1903–1985) — французский философ, преподавал в Праге (1934–1935), Тулузе (1936–1937), Лилле (1937–1939). Во время войны участник Сопротивления. После войны профессор Сорбонны (в 1951–1978).
144
Лафитт (Laffitte) Софи (София Григорьевна;?-1979) — филолог-славист, уроженка Киева. С 1919 г. в эмиграции в Париже. Одна из основательниц славянского отдела Национальной библиотеки Франции, преподаватель русской литературы в Сорбонне. Автор работ о А.Н. Толстом, А.П. Чехове, А.А. Ахматовой.
145
Стремоухов Дмитрий Николаевич (1902–1961) — филолог-славист. С начала 1920-х гг. в эмиграции в Югославии, затем во Франции. С 1930 г. преподавал в Страсбурге, с 1948 г. в Лилле и других французских университетах, с 1958 г. профессор Сорбонны, сотрудник многих научных изданий.
146
Пайпс Ричард (р. 1923) — американский историк и советолог польского происхождения. С 1940 г. живет в США, ученик М.М. Карповича. С 1963 г. профессор Гарвардского университета, директор Исследовательского центра по изучению России при Гарвардском университете (в 1968–1973), главный научный консультант Института по исследованию России при Стэнфордском университете (в 1973–1978).
147
Монография вышла в двух томах несколько лет спустя: Pipes R. Struve, liberal on the left, 1870–1905. Cambridge (Mass.): Harvard Univ. Press, 1970; Idem. Struve, liberal on the right, 1905–1944. Cambridge (Mass.): Harvard Univ. Press, 1980; рус. пер.: Пайпс P. Струве: Левый либерал, 1870–1905 / Пер. с англ. А. Цуканова. М.: Московская школа политических исследований, 2001. Он же. Струве: Правый либерал, 1905–1944 / Пер. с англ. А. Захарова. М.: Московская школа политических исследований, 2001.
148
Райс Э. Сорокалетие русской поэзии в СССР: 1920–1960 // Грани. 1961. № 49. С. 94- 140; № 50. С. 144–164; 1962. № 51. С. 149–169.