Но все это я фиксирую краешком сознания и с трепетом жду фразы: "Он здесь, притворщица!" Она частенько звучит удивительно фальшиво и выспренне.
Но Глеб произносит ее так, что у меня мурашки бегут по спине. Мне делается по-настоящему страшно. А вдруг Чацкий в этот раз убьет себя? Или Софью?
"Не знаю, как в себе я бешенство умерил!" Боже, как он это произнес! Я стояла у дверей затаив дыхание. Я знаю "Горе от ума" наизусть и со страхом жду каждой следующей фразы, которая может таить в себе опасность.
"Молчалины блаженствуют на свете!" Отлично?
Браво, Глеб!
Но вот выходит Фамусов. Его играет Онищенко, блестящий старый актер. Он и сегодня очень хорош, и, пожалуй, даже лучше обычного, - наверное, его вдохновляет такой партнер, как Глеб!
Но вот начинается последний монолог Чацкого, "Не образумлюсь.., виноват" - и я от страха покрываюсь холодным потом: сколько тут бывает ложного пафоса, дешевой театральщины, которой так грешил Юльский, хотя всю роль держал в обшем-то вполне пристойно, но на последнем монологе давал себе волю, и его несло. Но Глеб... Каждая фраза полна такой настоящей боли, такого выстраданного, нетеатрального презрения... Но вот и знаменитое: "Карету мне, карету!"
Он не выкрикивает это, не заматывается картинно в свою крылатку, нет, этот человек обессилел, и ему просто нужно поскорее убраться отсюда.
Еще несколько слов Фамусова, и занавес закроется. Я от волнения так сжала кулаки, что чуть не вскрикнула, новые красивые ногти больно впились В ладони.
Ах! Боже мой! Что станет говорить
Княгиня Марья Алексевна!
И тут в зале начинается нечто невообразимое. То, что принято называть "шквал аплодисментов". И еще какой-то истошный женский визг. Артисты выходят на поклоны. Я вижу, что Глеб пока не отошел от роли, он еще не Ордынцев, он еще Чацкий, но постепенно сознание возвращается к нему - и он сияет. Надо скорее мчаться за кулисы. По дороге меня перехватывает Лидия Борисовна, завлит театра.
- Саша, поздравляю, это великолепно!
- Лидия Борисовна, почему так внезапно?
- Юльский, узнав про премию, запил, а главный решил, что это самый подходящий момент выпустить Глеба в роли Чацкого. Думаю, теперь Юлик его больше играть не будет. Эх, раньше бы это сообразить, а то все искания, пусть Ордынцев с его данными Репетилова играет, так интереснее... Да я за свои шестьдесят лет такого Чацкого и не видела никогда.
Поздравляю! - все это она произносит на ходу, крепко держа меня под руку. - Только, смотрите Саша, чтобы Глеба сейчас не сожрали!
Я слушаю ее вполуха, я рвусь вперед, но она слегка прихрамывает и не может идти так быстро, как мне хочется, а сбросить с себя ее руку я не могу. Мне неудобно. Но наконец кто-то отвлекает ее, и я сломя голову несусь вперед.
В зале еще продолжаются аплодисменты. Вокруг много знакомых лиц, кто-то обнимает меня, кто-то целует, кто-то насмешливо на меня взирает. Но мне все это неважно. Я жду мужа, у которого сегодня день триумфа, и тут я вижу свою свекровь. У нее лицо все в красных пятнах.
- Саша! - бросается она ко мне и заключает в объятия. - Саша, он гений! - шепчет она мне на ухо. - А я тебя искала, мне Глеб сказал, что ты будешь в театре с какой-то знакомой. Где ты сидела?
Но тут появляется Глеб с большим букетом роз:
- Сашка! Сашка! Я это сделал!
Он победно вскидывает руку и сует букет мне.
- Мама! Ты здесь!
Набегают какие-то люди, оттесняют его от нас.
- Я так смертельно волновалась, когда Глеб мне позвонил, - шепчет свекровь. - А ты знала, что будет замена?
- Понятия не имела. Я же сегодня.., была еще на работе, передавала дела...
Слава богу, хоть с этой бухгалтерской историей теперь покончено, пусть это была ложь во спасение, но все равно противно.
- Саша, я на днях говорила тебе, что скоро все переменится, разве я была не права? Этот день настал!
- Нет, Светлана Георгиевна, настоящая известность в наше время начинается после премьеры сериала, а это... Но уже сегодня утром меня остановила какая-то девица, которая сказала, что "фанатеет от Ордынцева".
Про чувырлу я умолчала.
- Правда? Наконец-то!
В этот момент словно ветерок какой-то пронесся, все зашептались, и я увидела очень пожилого человека, по виду явно иностранца, который с легкой улыбкой направлялся к Глебу, сопровождаемый главным режиссером. Я только успела заметить, как вспыхнул Глеб.
- Это сам Лью Говард! - шепнул кто-то.
Лью Говард! С ума сойти!
- Саша, кто этот старик? - немного испуганно спросила свекровь.
- Знаменитый английский режиссер.
- О боже, ты услышал мои молитвы! Кинорежиссер?
- Нет, театральный, но все равно...
Я видела, как господин Говард что-то горячо говорил Глебу и долго жал ему руку, а главный, стоя рядом, довольно ухмылялся. Вдруг кто-то дернул меня за рукав.
- Извините, девушка, - прошептала долговязая девица с висящим на плоской груди фотоаппаратом. - Где тут жена Ордынцева?
- Это я.
- Поздравляю! Как вы относитесь к успеху вашего мужа?
- Саша, ни слова! - громко произнесла свекровь. - Я мать Глеба Евгеньевича, и без его ведома никаких интервью ни я, ни его жена не даем.
.Батюшки светы, такое впечатление, что эту фразу Светлана Георгиевна давно отрепетировала. А я вот растерялась и готова была искренне ответить, что безумно рада успеху мужа. Девица, однако, не смутилась. Она протиснулась сквозь собравшихся к главному режиссеру и что-то принялась ему втолковывать. Тот рассеянно кивнул. Она исчезла.
- Саша, ты понимаешь теперь, какая на нас лежит ответственность?
- Вы о чем, Светлана Георгиевна?
- Одно неверное слово - и может начаться просто вакханалия в прессе. Это недопустимо!
- Светлана Георгиевна, о чем вы, какая вакханалия? Из-за Чацкого?
- Разумеется, нет. Но из-за Ордынцева - да! - произнесла она с гордостью.
Тут к нам подошел взволнованный сверх меры Глеб:
- Саша, мама, нас всех приглашают поехать в ночной клуб с мистером Говардом. Он хочет о чем-то поговорить со мной...