Что это? Слышал ли моими я ушами!
Не смех, а явно злость. Какими чудесами
Через какое колдовство
Нелепость обо мне все в голос повторяют!
И для иных как словно торжество,
Другие будто сострадают...
Уже при первых фразах я поняла, что Глеб действительно потрясающе играет Чацкого! Недаром он с юности мечтал об этой роли, а потом, сыграв Репетилова, уже не мечтал даже, отчаялся... Меня переполняли гордость и счастье. Сейчас уже мало кто из актеров умеет так дивно читать стихи, иной раз даже знаменитые, всеми признанные корифеи безбожно уродуют стихотворный текст... Да что далеко ходить, играющий Молчалина Мухин сразу сбивает ритм, да и у Софьи не очень получается, зато Лиза хороша.
Но все это я фиксирую краешком сознания и с трепетом жду фразы: "Он здесь, притворщица!" Она частенько звучит удивительно фальшиво и выспренне.
Но Глеб произносит ее так, что у меня мурашки бегут по спине. Мне делается по-настоящему страшно. А вдруг Чацкий в этот раз убьет себя? Или Софью?
"Не знаю, как в себе я бешенство умерил!" Боже, как он это произнес! Я стояла у дверей затаив дыхание. Я знаю "Горе от ума" наизусть и со страхом жду каждой следующей фразы, которая может таить в себе опасность.
"Молчалины блаженствуют на свете!" Отлично?
Браво, Глеб!
Но вот выходит Фамусов. Его играет Онищенко, блестящий старый актер. Он и сегодня очень хорош, и, пожалуй, даже лучше обычного, - наверное, его вдохновляет такой партнер, как Глеб!
Но вот начинается последний монолог Чацкого, "Не образумлюсь.., виноват" - и я от страха покрываюсь холодным потом: сколько тут бывает ложного пафоса, дешевой театральщины, которой так грешил Юльский, хотя всю роль держал в обшем-то вполне пристойно, но на последнем монологе давал себе волю, и его несло. Но Глеб... Каждая фраза полна такой настоящей боли, такого выстраданного, нетеатрального презрения... Но вот и знаменитое: "Карету мне, карету!"
Он не выкрикивает это, не заматывается картинно в свою крылатку, нет, этот человек обессилел, и ему просто нужно поскорее убраться отсюда.
Еще несколько слов Фамусова, и занавес закроется. Я от волнения так сжала кулаки, что чуть не вскрикнула, новые красивые ногти больно впились В ладони.
Ах! Боже мой! Что станет говорить
Княгиня Марья Алексевна!
И тут в зале начинается нечто невообразимое. То, что принято называть "шквал аплодисментов". И еще какой-то истошный женский визг. Артисты выходят на поклоны. Я вижу, что Глеб пока не отошел от роли, он еще не Ордынцев, он еще Чацкий, но постепенно сознание возвращается к нему - и он сияет. Надо скорее мчаться за кулисы. По дороге меня перехватывает Лидия Борисовна, завлит театра.
- Саша, поздравляю, это великолепно!
- Лидия Борисовна, почему так внезапно?
- Юльский, узнав про премию, запил, а главный решил, что это самый подходящий момент выпустить Глеба в роли Чацкого. Думаю, теперь Юлик его больше играть не будет. Эх, раньше бы это сообразить, а то все искания, пусть Ордынцев с его данными Репетилова играет, так интереснее... Да я за свои шестьдесят лет такого Чацкого и не видела никогда.
Поздравляю! - все это она произносит на ходу, крепко держа меня под руку. - Только, смотрите Саша, чтобы Глеба сейчас не сожрали!
Я слушаю ее вполуха, я рвусь вперед, но она слегка прихрамывает и не может идти так быстро, как мне хочется, а сбросить с себя ее руку я не могу. Мне неудобно. Но наконец кто-то отвлекает ее, и я сломя голову несусь вперед.
В зале еще продолжаются аплодисменты. Вокруг много знакомых лиц, кто-то обнимает меня, кто-то целует, кто-то насмешливо на меня взирает. Но мне все это неважно. Я жду мужа, у которого сегодня день триумфа, и тут я вижу свою свекровь. У нее лицо все в красных пятнах.
- Саша! - бросается она ко мне и заключает в объятия. - Саша, он гений! - шепчет она мне на ухо. - А я тебя искала, мне Глеб сказал, что ты будешь в театре с какой-то знакомой. Где ты сидела?
Но тут появляется Глеб с большим букетом роз:
- Сашка! Сашка! Я это сделал!
Он победно вскидывает руку и сует букет мне.
- Мама! Ты здесь!
Набегают какие-то люди, оттесняют его от нас.
- Я так смертельно волновалась, когда Глеб мне позвонил, - шепчет свекровь. - А ты знала, что будет замена?
- Понятия не имела. Я же сегодня.., была еще на работе, передавала дела...
Слава богу, хоть с этой бухгалтерской историей теперь покончено, пусть это была ложь во спасение, но все равно противно.
- Саша, я на днях говорила тебе, что скоро все переменится, разве я была не права? Этот день настал!
- Нет, Светлана Георгиевна, настоящая известность в наше время начинается после премьеры сериала, а это... Но уже сегодня утром меня остановила какая-то девица, которая сказала, что "фанатеет от Ордынцева".
Про чувырлу я умолчала.
- Правда? Наконец-то!
В этот момент словно ветерок какой-то пронесся, все зашептались, и я увидела очень пожилого человека, по виду явно иностранца, который с легкой улыбкой направлялся к Глебу, сопровождаемый главным режиссером. Я только успела заметить, как вспыхнул Глеб.
- Это сам Лью Говард! - шепнул кто-то.
Лью Говард! С ума сойти!
- Саша, кто этот старик? - немного испуганно спросила свекровь.
- Знаменитый английский режиссер.
- О боже, ты услышал мои молитвы! Кинорежиссер?
- Нет, театральный, но все равно...
Я видела, как господин Говард что-то горячо говорил Глебу и долго жал ему руку, а главный, стоя рядом, довольно ухмылялся. Вдруг кто-то дернул меня за рукав.
- Извините, девушка, - прошептала долговязая девица с висящим на плоской груди фотоаппаратом. - Где тут жена Ордынцева?
- Это я.
- Поздравляю! Как вы относитесь к успеху вашего мужа?
- Саша, ни слова! - громко произнесла свекровь. - Я мать Глеба Евгеньевича, и без его ведома никаких интервью ни я, ни его жена не даем.
.Батюшки светы, такое впечатление, что эту фразу Светлана Георгиевна давно отрепетировала. А я вот растерялась и готова была искренне ответить, что безумно рада успеху мужа. Девица, однако, не смутилась. Она протиснулась сквозь собравшихся к главному режиссеру и что-то принялась ему втолковывать. Тот рассеянно кивнул. Она исчезла.
- Саша, ты понимаешь теперь, какая на нас лежит ответственность?
- Вы о чем, Светлана Георгиевна?
- Одно неверное слово - и может начаться просто вакханалия в прессе. Это недопустимо!
- Светлана Георгиевна, о чем вы, какая вакханалия? Из-за Чацкого?
- Разумеется, нет. Но из-за Ордынцева - да! - произнесла она с гордостью.
Тут к нам подошел взволнованный сверх меры Глеб:
- Саша, мама, нас всех приглашают поехать в ночной клуб с мистером Говардом. Он хочет о чем-то поговорить со мной...
- В ночной клуб? Но мы не так одеты... - смутилась свекровь.
- Не имеет значения, - поморщился Глеб. - Впрочем, если ты не хочешь, мама...
- Я поеду!
- Вот, и хорошо, - не бог весть как восторженно отозвался Глеб. Но он был слишком счастлив, чтобы огорчаться.
Зато я очень огорчилась. Опять мне не удастся спокойно поговорить с ним, рассказать ему о бабушке.
***
Ночной клуб был шикарным, но, к счастью, полутемным и не слишком шумным. Играл камерный оркестр, и очень вкусно кормили. За столом нас было пятеро. Главный режиссер был почему-то без жены.
Господин Говард поужинал с отменным аппетитом, а потом принялся что-то оживленно обсуждать с Глебом и главным режиссером. Оказалось, что он русский по матери и вполне прилично говорит по-русски. А я, поев, вдруг ощутила такую усталость, что у меня не было сил даже вслушиваться в то, о чем они говорили. Мне просто было хорошо. Я с удовольствием слушала музыку, держа в руках бокал с прекрасным белым вином. Зато Светлана Георгиевна никак не могла успокоиться. А разговор, по-видимому, расслышать была не в состоянии. И решила обратить внимание на меня: