Глупые бабочки вернулись вместе с идиотским хихиканьем, и я решаю придерживаться своего первоначального желания. Если оно сбудется, то у меня будет куча времени на то, чтобы выяснить, как прогнать печаль Эверетта. А точнее – целая жизнь.
- Кто готов к вечеринке? – кричит Эйден, появляясь в просвете между деревьями и показывая нам «Фритос» и зип-пакет с кексами «Little Debbie».
Когда он доходит до нас, то резко останавливается и осматривает меня с головы до пят такими же широко раскрытыми глазами, как и ранее Эверетт.
- Что, черт побери, ты на себя надела, ребенок? – со смехом спрашивает Эйден, подталкивая меня локтем. – И что ты сделала со своими волосами?
Я хмуро смотрю на него, и чувствую, как щеки загораются от смущения, так как жду, что Эверетт присоединится к его смеху.
- Заткнись, Эйден, - вместо этого ругает его Эверетт, выхватывает пакет «Фритос» и поворачивается к лестнице, ведущей в домик на дереве. – Сегодня ее день рождения, и она выглядит хорошо.
Я показываю Эйдену язык, а он протягивает руку и ерошит мои волосы. Оттолкнув парня с сердитым рычанием, я выныриваю из-под его руки, что только заставляет того смеяться сильнее.
- Ладно, ладно, прости. Ты действительно хорошо выглядишь. Давай начнем эту вечеринку. – Эйден улыбается, хватает меня за руку и подталкивает к лестнице. - Ты уже придумала, что загадаешь сегодня?
- Я-то придумала, а вот ты об этом никогда не узнаешь, - с превосходством в голосе отвечаю я, когда он обходит меня и начинает подниматься вслед за Эвереттом.
- Не волнуйся, когда-нибудь узнаю. Ты главное не загадывай, чтобы я безумно влюбился в тебя и попросил выйти за меня замуж.
Теперь настала моя очередь, открыв рот, шокировано таращиться на спину Эйдена.
Если бы он только знал, что именно такое желание я и хочу загадать сегодня…
Но только не он в нем главный герой, а Эверетт.
Глава 5
Эверетт
Похлопав по заднему карману джинсов, я чувствую сложенный лист, который засунул туда утром, когда одевался, и облегченно выдыхаю. Когда дело касается этой проклятой бумажки, я, словно больной обсессивно-компульсивным расстройством, должен проверять задний карман каждые пару минут, чтобы убедиться, что она все еще там.
Шесть месяцев назад я хотел сжечь это письмо. Полгода назад я не мог справиться с болью, которую вызывали написанные в нем слова, и пытался упиться до смерти. Но теперь я не могу вынести, если оно не со мной. Я паникую, пока не удостоверюсь, что не потерял его, не забыл положить в карман, чтобы носить с собой повсюду.
Я столько раз разворачивал его и складывал обратно, что бумага того и гляди порвется по линиям сгиба. Но открываю я письмо не потому, что хочу перечитать – каждое слово и так запечатлено в моем мозгу и не нужно смотреть, чтобы вспомнить слова Эйдена, – а потому, что мне становится спокойнее, когда я вижу его почерк. Он дает мне силы держаться подальше от выпивки и вставать каждое утро с желанием жить, двигаться вперед и работать над собой, чтобы стать лучше.
Не знаю, что именно повлияло на меня тем вечером, шесть месяцев назад, когда Джейсон, придя с работы, нашел меня еле живым на полу гостиной – его взгляд, слова или упоминание имени Кэмерон, – но это, черт возьми, сработало – я пробудился. Мне нужно было признать, что я ничего не мог сделать для спасения своего лучшего друга, и научиться жить с болью и чувством вины за то, что не был рядом, когда он умирал, не опираясь на костыль из алкоголя. Что я все еще был здесь, жил и дышал, и должен был начать вести себя также.
«…Ты путешествовал по миру, спасая жизни, ты становился чертовым героем для незнакомцев, но теперь пришло время проявить геройство и вернуться домой…»
Голос Эйдена, тот, что всегда пропитан нотками сарказма и имел легкий налет мудацкой помпезности, так ясно слышится в моей голове, что кажется, будто друг стоит рядом, и я улыбаюсь, не чувствуя в себе потребности свернуться клубком и умереть. Чувство вины все еще ударяет в грудь, словно нож, и от боли из-за потери Эйдена перехватывает дыхание, но все вместе это заставляет меня вырваться из оков оцепенения.
Перегибаясь через кухонную стойку, я беру с раковины пустую бутылку из-под водки, которая стоит там вот уже шесть месяцев, собирая пыль, и поворачиваю крышку туда-обратно, туда-обратно. Это последняя из выпитых мной и я храню ее как напоминание о темном времени в жизни, в которое больше никогда не хочу возвращаться.
Теперь, когда я трезв, я способен обрабатывать свои мысли и действия с бо́льшей ясностью.
Осознать, что я ничем не мог помочь Эйдену в его борьбе с болезнью, было невероятно сложно. Еще ребенком я всегда хотел стать доктором, как мой отец. Он был героем, который погиб, исполняя свой врачебный долг – военный конвой, в котором он ехал, чтобы помочь раненому местному жителю, подорвался на придорожной мине. Отправившись в страны третьего мира, чтобы помогать людям, я считал, что тем самым почту его память, однако даже подумать не мог, что пока там буду выполнять благородную миссию, здесь останется человек, который действительно будет нуждаться во мне, человек, которому я обязан был помочь.
Именно поэтому все, чего я желал с тех пор как узнал о смерти Эйдена – это притупить боль. Перестать что-либо чувствовать. Перестать вспоминать о людях, которых не удалось спасти ни там, ни здесь.
С помощью алкоголя мне это удавалось. Я начинал пить, едва открыв глаза утром, и заканчивал, когда ночью в беспамятстве падал на кровать. Я переставал слышать крики боли детей и видеть лица родственников больных, которых был бессилен вылечить. Больше я не видел лицо Эйдена везде, куда бы ни посмотрел. Алкоголь помогал ровно до тех пор, пока уже ничто не могло удержать воспоминания от проникновения в мой ум и разрушения его. Вот тогда-то я и осознал, что ничто не может стереть боль. И что боль, хоть и причиняет невероятные страдания, напоминает, что ты жив.
Благодаря этому последние шесть месяцев я оставался трезвым. Мне нужна боль, чтобы чувствовать себя живым, чтобы стать сильным и быть героем здесь дома, как того хотел мой друг. Меня не было рядом с Эйденом, чтобы помочь, но я все еще обязан ему и Кэмерон быть здесь для нее.
Однако я все еще не могу простить Эйдена за то, что он не рассказал о своей болезни. Не проходит ни дня, чтобы я не проклинал его за это всеми возможными способами. Теперь я понимаю, что не смог бы вылечить его, но он, черт побери, был моим лучшим другом, а ведь не дал ни единого шанса сказать ему последнее «прости и прощай». За это я злюсь на него, но гнев лучше, чем депрессия.