Кажется, Белла Ахмадулина сказала: «Кто чего боится, у того то и случится». Когда-то я снял полудокументальный фильм «Храм должен остаться храмом» — это был мой первый режиссерский опыт. Потом, у меня как у актера сто двадцать картин, и уж я в монтажной посидел. Я всегда сидел в монтажной у Балаяна, у Соловьева, у Гинзбурга…
Наверное, да чего скрывать — я боюсь выйти в тираж, но не более, чем любой из нас… Я знаю себе цену как артисту — не по газетам, а по зрительному залу. Кроме того, я не сижу, не жду, чтобы меня позвали. Сам хожу… Начинал когда-то с массовок, половины уже не помню. По-моему, было такое — «Фронт за линией фронта»: я там бегал в атаку. Все время бегал. Человек не имеет права сидеть ждать чуда. Кому-то повезет, а кому-то — нет. Я же не говорю, что Смоктуновский — плохой артист. Но он полжизни прожил под лестницей в Театре Ленинского комсомола, и дядя Ваня Толкушкин, закройщик наш, его кормил. Когда Смоктуновский стал князем Мышкиным, все сказали: «Гений», но это был тот случай, когда чудо произошло. Но оно могло ведь и не произойти… Я приехал из Ферганы как дворняжка, которая собиралась завоевывать Москву. Я этого хотел. По ночам разгружал вагоны, жил в общежитии — пять лет на Трифоновской, восемь — на Бауманской. Для меня это нормально. Я не жду доброго дядю… Ситуация падения, она ни для кого не исключена — если мозги откажут, стану дауном — тогда не исключена…
Но все будет нормально, если я сам буду нормальным, сам не пущу себя в тираж, не пойду на телевидение… Нет, никогда не брошу камень в тех, кто снимается в рекламе, в сериалах, но вы много видели артистов, которые играют в «Ментах», а потом в хорошем кино? Я не пойду в сериалы, пока они не станут такими, какие делали Аранович, Лиознова… Болтнев в «Противостоянии» у Арановича сыграл гениально просто, Басилашвили там замечательный, вообще, это суперфильм. А сейчас сниматься в сериалах — это почти самоубийство…
…У меня есть мама, жена, брат, дочь — это как бы первое. Новых друзей, как ни странно, нет. Минимум мы дружим лет по десять, максимум — по двадцать пять — тридцать: Вова Черепанов — звукорежиссер театра, Орсеп Согомонян — художник, Леша Орлов — бизнесмен, Витя Сергеев — директор «Ленфильма». Когда мы познакомились с Ильей Хотюшенко, он был простым милиционером, сейчас — начальник отдела. Совсем сумасшедший человек, больной в своей профессии. Ему вот уже никуда не нужно ездить, он начальник, все замечательно, а он поехал — в Назрань, брать какого-то там бандита… Ну, это я совсем старых друзей назвал… Если я дружу, человек автоматом допущен в дом. И Коржаков не «нужный» мне человек, просто мужик хороший. Есть такая категория людей, которых мама вообще считает своими детьми. Когда Анар Мамитханов из Баку приезжает, мама говорит: «Видите, ребенок пришел…» Конечно, из театра: Олег Янковский, Саша Збруев, Сережа Степанчен-ко, Саша Карнаушкин — мой однокурсник, тридцать лет мы вместе…
…Дай бог, чтоб у Олега (Янковского) был замечательный фестиваль («Кинотавр»), но и те два, которые делал я, тоже, считаю, классными были. Московский мы с Соловьевым взяли, когда фестиваль был в состоянии полного ноля — его не было, а мы хоть до какого-то уровня его дотащили… Однако столько гнусных сплетен ходило о финансовых махинациях… Я счастлив, что дачу успел построить до того, как стал заниматься фестивалем. Вообще, могу признаться: пришел получать зарплату — и чуть не заплакал, клянусь. Восемьсот рублей за полгода работы. Все знакомые сказали: «Ты дебил». Вот если бы сейчас снова заняться фестивалем, я знал бы, как заработать. Но опять же — «себе» скверный характер не позволит…
Притом я дико порочный человек, я игрок, играю в казино, но только на свои, всегда. Не украл, не убил. Однажды приехали в Египет на съемки, спонсоры не перевели денег, а я группу привез. Все с ума чуть не посходили… А я каждый день вечером после съемок ехал в казино — туда триста километров, обратно столько же, — садился и делал ставки по пять долларов. Никогда в жизни не играю по такой мелочи — всегда по-крупному. Но у меня была цель — выиграть группе суточные на завтра. Выигрывал-уходил, все мне говорили: «Куда? Ты с ума сошел», — обычно я сижу подолгу. А тут нет, уходил, раздавал людям деньги, и это длилось почти две недели… Что до прочих недостатков… два года не курил, нельзя мне, на фильме «Бременские музыканты» опять начал… Люблю женщин, люблю футбол — вообще азартный человек. Кстати, я еще со школы мастер спорта по фехтованию. И может быть, играть все время — это не порок, а даже хорошо…
Я верю в людей, верю в жизнь. У меня есть один критерий «настоящего» — стыдно или не стыдно. Стыдно мне за эти кадры? Нет. Дальше поехали. А за эти? За эти стыдно. Все, убираем… Естественно, я сомневаюсь в куче всего, но об этом никто не должен знать. Я делюсь только радостью. Быть с кем-то в горе — самое простое. «Такая потеря» и т. д. Вот порадоваться вместе, когда у тебя все хорошо, — другое дело. За свои сорок шесть лет я проверил это несколько раз. Еще в тридцать три года придумал тост: «Дай Господь, чтобы все хорошие слова мне говорили в спину». Понимаете? Не в лицо. В лицо все говорить умеют, а стоит только отвернуться…
…Еще я очень хотел сыграть короля Лира в сорок пять лет. Так гораздо интереснее. И обо всем договорились с Някрошюсом (Эймунтас Някрошюс — известный театральный режиссер из Литвы), деньги были, Захаров уже объявил об этом на собрании труппы. Но Някрошюс куда-то свинтил в последний момент. Не знаю, может, испугался… А дочь у меня потрясающая, очень серьезная. Английский уже знает гениально. Ей двадцать четыре, училась на юридическом, стажировалась в одной из старейших английских адвокатских контор, сейчас бросила это дело и в телекомпании «ВИД» делает свое ток-шоу с детьми разных известных людей.
…Думаю, мои близкие видят во мне главу семьи. После папиной смерти в 1980 году кто-то должен был стать «вожаком стаи» независимо от возраста — помните «Крестного отца»? Маме восемьдесят три года, брат старший уже на пенсии. Мы уже лет восемь живем на даче. Есть двухкомнатная квартира на «Соколе», но мама мечтала о своем доме, и теперь у меня два дома на участке в двадцать соток. У них — маленький, двухэтажный, в тридцати метрах от моего дома. Мама живет на первом этаже, брат на втором. Можем неделями не видеться. Еще у меня есть один автомобиль, «вольво». Его в день рождения подарил мой товарищ, когда у меня от театра сначала угнали БМВ, а потом джип — те, что милиция до сих пор не может найти… Ощущение такое, что тебе плюнули в лицо. Но если сейчас найдут, я в эти машины уже не сяду. Это, знаете ли, как изменившая женщина, как бы порченая… Думаю, я не смог бы простить измену. И дело даже не в том, что я бы не смог простить, — я не смог бы жить с ней. Если в процессе общения она мне говорит, что я у нее один, а после оказывается, что «я» у нее три, мне это неинтересно… Ну, не могу сказать, что я себя не люблю. Я к себе, любимому, хорошо отношусь. Знаете, человека нужно принимать таким, какой он есть. Только необходимо точно понимать грань между тем, что ты готов принимать, а что — нет.
…В канун наступающего нового тысячелетия очень хочу, чтобы мама была жива, чтобы дома все было хорошо, чтобы в Чечне все кончилось. У меня даже есть идея помочь Комитету солдатских матерей, устроить гала-концерт, хотя бы собрать для них денег. А для себя ничего особенного — просто жить хочу…
…В КГБ меня вызывали много раз. Два раза даже пытались вербовать. После чего я сказал: «Ребята, я по-вашему не понимаю, поэтому разговора не будет». Когда первый раз на Кубу поехал, то ко мне, оказывается, специального человека приставили. В последний день, перед возвращением, он, пьяный, подошел ко мне, подарил большую морскую раковину и сказал заплетающимся языком: «Саша, спасибо, что ты не остался». Потом несколько раз меня вызывали накануне поездки в Париж с «Юноной», с которой перед этим меня не взяли на гастроли в Португалию и еще в какую-то страну. В Париже я в первый день лихо пошутил, хотя позже понял, что эта шутка могла кончиться для меня серьезными неприятностями. С нами поехали человек шесть «искусствоведов в штатском». И вот я вышел из гостиницы, увидел, что они стоят спиной ко мне, и на полном серьезе спросил: «Вы не подскажете, как будет по-французски: „Я прошу политического убежища“?» И здоровый такой мужик, Сан Саныч, замечательный, как потом выяснилось, человек, повернулся и сквозь зубы сказал: «Я тебе дома переведу». Вообще-то, я довольно рискованный человек: ну, вот я попробовал снять фильм. Теперь хочу попробовать сделать как режиссер спектакль в «Антрепризе Абдулова», рок-оперу. Уже есть музыка, либретто Николая Дуксина. Я ездил в Париж смотреть балетмейстера, которого мне знакомая посоветовала. Его зовут Режис Обадиа. Уникальный парень, просто потрясающе интересный. Он работает и как режиссер, и как художник, и сам танцует…