Воробьи распевали вдоль насыпи лихо.Жирным смрадом курился откос…Между нами и ими печально и тихоПроходил одинокий Христос.
Но никто не узнал, не поверил виденью:С криком вскинулись стаи ворон,Злые пули дождем над святою мишеньюЗасвистали с обеих сторон…
И растаял – исчез он над гранью оврага,Там, где солнечный плавился склон.Говорили одни: «сумасшедший бродяга», —А другие: «жидовский шпион»…
Сестра
Сероглазая женщина с книжкой присела на койкуИ, больных отмечая вдоль списка на белых полях,То за марлей в аптеку пошлет санитара Сысойку,То, склонившись к огню, кочергой помешает в углях.
Рукавица для раненых пляшет, как хвост трясогузки,И крючок равномерно снует в освещенных руках,Красный крест чуть заметно вздыхает на серенькой блузке,И, сверкая починкой, белье вырастает в ногах.
Можно с ней говорить в это время о том и об этом,В коридор можно, шаркая туфлями, тихо уйти —Удостоит, не глядя, рассеянно-кротким ответом,Но починка, крючок и перо не собьются с пути.
Целый день, она кормит и чинит, склоняется к ранам,Вечерами, как детям, читает больным «Горбунка»,По ночам пишет письма Иванам, Петрам и Степанам,И луна удивленно мерцает на прядях виска.
У нее в уголке, под лекарствами, в шкафике белом,В грязно-сером конверте хранится армейский приказ:Под огнем из-под Ломжи в теплушках, спокойно и смело,Всех в боях позабытых она вывозила не раз.
В прошлом – мирные годы с родными в безоблачном Пскове,Беготня по урокам, томленье губернской весны…Сон чужой или сказка? Река человеческой кровиОтделила ее навсегда от былой тишины.
Покормить надо с ложки безрукого парня-сапера,Казака надо ширмой заставить – к рассвету умрет.Под палатой галдят фельдшера. Вечеринка иль ссора?Балалайка затенькала звонко вдали у ворот.
Зачинила сестра на халате последнюю дырку,Руки вымыла спиртом, – так плавно качанье плеча,Наклонилась к столу и накапала капель в пробирку,А в окошке над ней вентилятор завился, журча.
Из цикла «На Литве»
«…На миг забыть – и вновь ты дома…»
На миг забыть – и вновь ты дома:До неба – тучные скирды,У риги – пыльная солома,Дымятся дальние пруды,Снижаясь, аист тянет к лугу,Мужик коленом вздел подпругу, —Все до пастушьей бороды,Увы, так горестно знакомо!И бор, замкнувший круг небес,И за болотцем плеск речонки,И голосистые девчонки,С лукошком мчащиеся в лес…Строй новых изб вдаль вывел срубы.Сады пестреют в тишине.Печеным хлебом дышат трубы,И Жучка дремлет на бревне.А там под сливой, где белеютРубахи вздернутой бока, —Смотри, под мышками алеютДва кумачовых лоскутка!
Но как забыть? На облучкеТрясется ксендз с бадьей в охапке,Перед крыльцом, склонясь к луке,Гарцует стражник в желтой шапке.Литовской речи плавный стройЗвенит забытою латынью…На перекрестке за горойХристос, распластанный над синью.А там, у дремлющей опушкиКрестов немецких белый ряд:Здесь бой кипел, ревели пушки…Одни живут – другие спят.
Очнись. Нет дома – ты один:Чужая девочка сквозь тынСмеется, хлопая в ладони.В возах – раскормленные кони,Пылят коровы, мчатся овцы,Проходят с песнями литовцы —И месяц, строгий и чужой,Встает над дальнею межой…
Могила в саду
В заглохшем саду колыхаются травы.Широкие липы в медвяном цветуПодъемлют к лазури кудрявые главы,И пчелы гудят на лету.
Под липой могила: Плита и чернеющий орденский крест. Даль – холм обнажила. Лесные опушки толпятся окрест.
От сердца живого, от глаз, напоенных цветеньем,К безвестным зарытым костям потянулась печаль…Кто он, лейтенант-здоровяк, навеки спеленутый тленьем,Принесший в чужие поля смертоносную сталь?
Над Эльбою в замке Мать дремлет в стенах опустелых, А в траурной рамке — Два глаза лучистых и смелых…
Литовское небо дрожит от пчелиного хора.Пушистый котенок лениво прижался к щеке.Осколок снаряда торчит из земли у забора —Клуб ржавых колючек сквозь маки сквозит на песке…