II
Антракт. Гудящий коридор,Как улей, полон гула.Напрасно классных дам дозорСкользит чредой сутулой.Любовь влетает из окнаС кустов ночной сирени,И в каждой паре глаз веснаПоет романс весенний.Вот даже эти, там и тут,Совсем еще девчонки,Ровесников глазами жгутИ теребят юбчонки.Но третьеклассники мудрей,У них одна лишь радость:Сбежать под лестницу скорейИ накуриться в сладость…Солдаты в классе, развалясь,Жуют тартинки с мясом.Усатый унтер спит, склонясь,Над геликоном-басом.Румяный карлик-кларнетистСлюну сквозь клапан цедит.У двери – бледный гимназистИ розовая леди.«Увы! У женщин нет стыда…Продать за шпоры душу!»Она, смеясь, спросила: «Да?»,Вонзая зубы в грушу…О, как прекрасен милый ротЛюбимой гимназистки,Когда она, шаля, грызетОгрызок зубочистки!В ревнивой муке смотрит в полОтелло-проповедник,А леди оперлась о стол,Скосив глаза в передник.Не видит? Глупый падишах!Дразнить слепцов приятно.Зачем же жалость на щекахЗажгла пожаром пятна?Но синих глаз не укротить,И сердце длит причуду.«Куда ты?» – «К шпорам». – «Что за прыть?» —«Отстань! Хочу и буду».
III
Гремит мазурка – вся призыв.На люстрах пляшут бусы.Как пристяжные, лбы склонив,Летит народ безусый.А гимназистки-мотыльки,Откинув ручки влево,Как одуванчики легки,Плывут под плеск напева.В передней паре дирижер,Поручик Грум-Борковский,Вперед плечом, под рокот шпорБеснуется чертовски.С размаху на колено встав,Вокруг обводит ледиИ вдруг, взметнувшись, как удав,Летит, краснее меди.Ресницы долу опустив,Она струится рядом,Вся огнедышащий порывС лукаво-скромным взглядом…О ревность, раненая лань!О ревность, тигр грызущий!За борт мундира сунув длань,Бледнеет классик пуще.На гордый взгляд – какой цинизм! —Она, смеясь, кивнула…Юнец, кляня милитаризм,Сжал в гневе спинку стула.Домой?… Но дома стук часов,Белинский над кроватью,И бред полночных голосов,И гул в висках… Проклятье!Сжав губы, строгий, словно Дант,Выходит он из залы.Он не армейский адъютант,Чтоб к ней идти в вассалы!..Вдоль коридора лунный дымИ пар неясных пятна,Но пепиньерки мчатся к нимИ гонят в зал обратно.Ушел бедняк в пустынный класс,На парту сел, вздыхая,И, злясь, курил там целый часПод картою Китая.
IV
С Дуняшей, горничной, домойЛетит она, болтая.За ней вдоль стен, укрытых тьмой,Крадется тень худая…На сердце легче: офицерОстался, видно, с носом.Вон он, гремя, нырнул за скверНахмуренным барбосом.Передник белый в лунной мглеЗмеится из-под шали.И слаще арфы – по землеШаги ее звучали…Смешно! Она косится вбокНа мрачного Отелло.Позвать? Ни-ни. Глупцу – урок,Ей это надоело!Дуняша, юбками пыля,Склонясь, в ладонь хохочет,А вдоль бульвара тополяВздымают ветви к ночи.Над садом – перья зыбких туч.Сирень исходит ядом.Сейчас в парадной щелкнет ключ,И скорбь забьет каскадом…Не он ли для нее вчераВыпиливал подчасник?Нагнать? Но тверже топораУгрюмый восьмиклассник:В глазах – мазурка, адъютант,Вертящиеся штрипки,И разлетающийся бант,И ложь ее улыбки…Пришли. Крыльцо, как темный гроб,Как вечный склеп разлуки.Прижав к забору жаркий лоб,Сжимает классик руки.Рычит замок, жестокий зверь,В груди – тупое жало.И вдруг… толкнув Дуняшу в дверь,Она с крыльца сбежала.Мерцали блики лунных струйИ ширились все больше.Минуту длился поцелуй!(А может быть, и дольше.)
Репетитор
Тане Львовой захотелось в медицинский институт.Дядя нанял ей студента, долговязого, как прут.
Каждый день в пустой гостиной он, крутя свой длинный ус,Объяснял ей imperfectum[5] и причастия на «us».
Таня Львова, как детеныш, важно морщила свой носИ, выпячивая губки, отвечала на вопрос.
Но порой, борясь с дремотой, вдруг лукавый быстрый взглядОтвлекался от латыни за окно, в тенистый сад…
Там, в саду, так много яблок на дорожках и в траве:Так и двинула б студента по латинской голове!
Пушкин
Над столом в цветной, парчовой рамеСтарший брат мой, ясный и большой,Пушкин со скрещенными руками —Светлый щит над темною душой…