Наша жизнь – предсмертная отрыжка…Тем полней напев кастальских струй!Вон на полке маленькая книжка, —Вся она, как первый поцелуй.
На Литве, на хуторе «Березки»,Жил рязанский беженец Федот.Целый день строгал он, молча, доски,Утирая рукавами пот.
В летний день, замученный одышкой(Нелегко колоть дрова в жару),Я зашел, зажав топор под мышкой,Навестить его и детвору.
Мухи все картинки засидели,Хлебный мякиш высох и отстал.У окна близ образа виселиПушкин и турецкий генерал.
Генерал Федоту был известен,Пушкин, к сожаленью, незнаком.За картуз махорки (я был честен)Я унес его, ликуя, в дом.
Мух отмыл, разгладил в старой книжке…По краям заискрилась парча —И вожу с собою в сундучишке,Как бальзам от русского бича.
Жил ведь он! Раскрой его страницы,Затаи дыханье и читай:Наша плаха – станет небылицей,Смолкнут стоны, стихнет хриплый лай…
Пусть Демьяны, новый вид зулусов,Над его страной во мгле бренчат —Никогда, пролеткультурный Брюсов,Не вошел бы он в ваш скифский ад!
Жизнь и смерть его для нас, как рана,Но душа спокойна за него:Слава Богу! Он родился рано,Он не видел, он не слышал ничего…
Памяти Л. Н. Андреева
Давно над равниною русской, как ветер печальный и буйный,Кружил он взволнованной мыслью, искал, и томился, и звал.Не верил проклятому быту и, словно поток многоструйный,Срываясь с утесов страданья, и хрипло, и дико рыдал.
С бессонною жаждой и гневом стучался он в вечные двери,И сталкивал смерчи безверья, и мучил себя и других…Прекрасную «Синюю Птицу» терзают косматые звери,Жизнь – черная смрадная яма, костер из слепых и глухих.
Мы знали «пугает – не страшно», но грянуло грозное эхо.И, словно по слову пророка, безумный надвинулся шквал:Как буря, взметнулись раскаты кровавого «Красного Смеха»,Костлявый и жуткий «Царь-Голод» с «Анатэмой» начал свой бал.
С распятым замученным сердцем одно только слово «Россия»,Одно только слово «спасите» кричал он в свой рупор тоски,Кричал он в пространство, метался, смотрел, содрогаясь, на Вия,И сильное, чуткое сердце, устав, разорвалось в куски…
Под сенью финляндского бора лежит он печально и тихо,Чужой и холодной землею забиты немые уста.Хохочет, и воет, и свищет безглазое русское Лихо,Молчит безответное небо, – и даль безнадежно пуста.
«…Ах, зачем нет Чехова на свете!..»
Ах, зачем нет Чехова на свете!Сколько вздорных – пеших и верхом,С багажом готовых междометийОсаждало в Ялте милый дом…
День за днем толклись они, как крысы,Словно был он мировой боксер.Он шутил, смотрел на кипарисыИ, прищурясь, слушал скучный вздор.
Я б тайком пришел к нему иначе:Если б жил он, – горькие мечты! —Подошел бы я к решетке дачиПосмотреть на милые черты.
А когда б он тихими шагамиПодошел случайно вдруг ко мне, —Я б, склонясь, закрыл лицо рукамиИ исчез в вечерней тишине.
Стихотворения 1908–1914 годов, не вошедшие в книги
Иногда
Муть разлилась по Неве… Можно мечтать и любить. Бесы шумят в голове, — Нечем тоску напоить.
Баржи серы, солнца – нет – пляшет газа бледный свет,Ветер, острый и сырой, скучно бродит над водой,Воды жмутся и ворчат и от холода дрожат.
Выйди на площадь, кричи: – Эй, помогите, тону! Глупо и стыдно. Молчи И опускайся ко дну.
Дождь частит. Темно, темно. Что в грядущем – все равно,Тот же холод, тот же мрак – все не то и все не так,Яркий случай опоздал – дух не верит и упал.
Дома четыре стены — Можешь в любую смотреть. Минули лучшие сны, Стоит ли тлеть?
Из дневника выздоравливающего
После каждой привычно-бессмысленной схватки,Где и я и противник упрямы, как бык,Так пронзительно ноют и стынут лопаткиИ щемит словоблудный, опухший язык.
Мой противник и я квартируем в России,И обоим нам скучно, нелепо, темно.Те же самые вьюги и черные ВииПо ночам к нам назойливо бьются в окно.
Отчего же противник мой (каждый день новый)Никогда не согласен со мной – и кричит?Про себя я решаю, что он безголовый,Но ведь он обо мне то же самое мнит?