Но хуже всего было одиночество. Она не чувствовала себя независимой. Жизнерадостной. Веселой. Она вообще не помнила, когда в последний раз выходила из дома.
– По крайней мере, ты можешь убежать от всего этого! – кричала Сэм. – Выйти из этого проклятого дома! Я сижу здесь весь день, как в ловушке, и у меня нет ни минутки для себя! А потом ты являешься домой и смеешь отпускать шуточки о домашних ужинах! Как ты думаешь, я себя после этого чувствую?
– Хочешь, закажем пиццу? – с надеждой произнес Крис.
Он раскаивался.
Повисло долгое молчание, Сэм ощутила, как гнев отступает. Она уступит ему. На этот раз.
– Пусть положат дополнительную порцию пепперони, – пробурчала она и потащилась вверх по лестнице наполнять ванну.
22
– Схватки длились сорок шесть часов.
Пышущая румянцем женщина подбрасывает улыбающуюся пухленькую дочку на колене. Сэм делает вид, что ей интересно.
– И, наконец, пришлось срочно делать кесарево. Они уже собирались взять эти клещи, или щипцы, как их там, но слава богу, обошлись без них и сразу схватились за нож, – она расхохоталась и потянулась за очередным куском морковного торта.
Сэм поняла, что скоро придет ее очередь.
– Как прошли ваши роды? – Все взгляды обратились к Сэм.
Интересно, удастся ли выхватить Джорджа, который зажат между двумя другими младенцами, у которых столь же ошарашенный вид, как у него, и рвануть к выходу?
Она смотрит в полные нетерпения лица других матерей, сидящих в этой незнакомой гостиной, и улыбается.
– Замечательно.
Господи, да она видит этих женщин в первый раз в жизни. Ее роды – не их ума дело, к тому же, если повторять изо дня в день одну и ту же историю, можно же повеситься со скуки. Вот когда Джорджу была неделя от роду, ей доставляли удовольствие страшилки об ужасах деторождения. Но ему шесть месяцев. И какого черта они до сих пор ее об этом спрашивают? И вообще, какого черта она делает в этой комнате, среди незнакомых женщин? Какого черта притворяется, будто у них есть что-то общее, хотя на самом деле нет ничего, кроме детей одного возраста?
– Вы рожали в больнице колледжа? – спрашивает одна из женщин.
Сэм кивает и подпрыгивает с места, как раз успевая спасти Джорджа, который рискует быть задавленным одним из младенцев.
– Скажи, что тебе здесь не нравится, – шепчет она на ухо Джорджу, маскируя свою уловку поцелуем и объятиями.
Но Джордж делает вид, что ничего не слышал. Со вздохом смирения Сэм опускает его на пол и возвращается к остальным.
Группа матери и ребенка была последней соломинкой. Сэм казалось, что она готова стать матерью. Она представляла себе, как беззаботно шагает по улицам со своим малышом, с ног до головы одетым в фирменные костюмчики, и благосклонно улыбается прохожим. Идеальная мать идеального ребенка.
Рисовала в воображении пикники в парке. Мечтала о том, как будет подбрасывать малыша (или малышку) в воздух, в то время как он (или она) будет заливисто хихикать и смотреть на нее с обожанием. Разумеется, она знала, что ее ждет усталость и недосыпание, знала, что больше не останется времени на себя (хотя она и не представляла, на что это похоже в действительности). Но к чему она была совершенно не готова, так это к одиночеству и скуке.
У ее подруг были или дети старшего возраста, которых нужно было постоянно возить из садика в гости, или вообще не было детей.
– Не переживай, ты познакомишься с людьми, – уверяли ее подруги, у которых были дети. – Пойди в группу матери и ребенка. Или запишись на курсы детского массажа. Там всегда безумно интересно.
До недавнего времени Сэм избегала подобных сборищ.
Она видела их в чайной. Стайка гогочущих гусынь, окруженных колясками и прочими младенческими причиндалами. У женщин был измученный, но довольный вид. В Хэмпстеде сборища были пошикарнее – женщины даже пытались краситься, отважно замазывая крем-пудрой синяки под глазами.
Она проходила мимо них в парке. Они собирались у входа в клуб «Один час» и снисходительно улыбались, когда Сэм волочилась мимо со своей подержанной коляской.
Она избегала их, потому что приходила в ужас от мысли, что превратится в мамашу. Сэм понимала, что с рождением ребенка сбылась мечта всей ее жизни, и признавала, что с восторгом бросила работу, как только забеременела, но ее страшила мысль о том, чтобы стать домохозяйкой и мамочкой на полный рабочий день, или еще хуже, что кто-нибудь посмотрит на нее и подумает, что она – домохозяйка и мамаша, ничего более. Она была в замешательстве. Ей бы никогда не пришло в голову, что она может так себя чувствовать.
Она видела, как это происходит с другими. Когда-то они были рассудительными, умными, интересными женщинами, у них была карьера, собственное мнение и сильная жизненная позиция. Но в ту самую минуту, как у них рождался ребенок, они становились слабым подобием своего прежнего «я». Не хватало времени, чтобы читать газеты, и, даже если удавалось раз в неделю посмотреть последние новости, не было никаких сил составить собственное мнение о текущих событиях. Кратковременная память исчезала напрочь. Все их разговоры были на тему младенцев, детей, ухода за детьми, и о том, что им никто не помогает.
– Ты слишком цинична, – сказал Крис, когда она попыталась объяснить ему свои страхи. – Откуда ты знаешь, что эти женщины на самом деле «безумные мамаши», как ты их презрительно называешь? Откуда ты знаешь, что они не такие же, как ты? Может, они тоже невероятно умны и могли бы сделать карьеру. Ты ничем не лучше их, понимаешь?
– Понимаю, – Сэм моментально набычилась.
Она была возмущена. Ей стало стыдно. Потому что она понимала, что Крис прав. Она считала себя выше этих женщин.
Но после того как пять месяцев Сэм разговаривала сама с собой, она поняла, что сыта по горло. Как-то утром она рассказывала Джорджу об оттенках краски и советовалась с ним, выбрать ли ей цвет яичной скорлупы или ячменный, а он не проявлял ни капли интереса. Но, по крайней мере, она все объясняет ребенку, и это ему на пользу. Проклятье, он уже давно должен был стать не просто гениальным ребенком, а самим Эйнштейном!
(Хотя Джордж, похоже, будет специализироваться на овощных пюре и оттенках краски).
Она поняла, что нужно что-то менять, когда толкала Джорджа в коляске по дороге и заметила впереди женщину, которая тоже шла с коляской. Ускорив шаг, почти переходя на бег, Сэм наконец догнала ее. Женщина выглядела чудесно. Ее ребенок был примерно одного возраста с Джорджем, но взгляд у нее был вовсе не измученный. Обутая в яркие кроссовки «Адидас», она толкала перед собой красивую трехколесную коляску. Они могли бы подружиться, подумала Сэм.
– Привет, – поздоровалась Сэм с улыбкой, и многозначительно подняла брови, будто хотела сказать:
«Ох уж эти детки и коляски. Боже, какой кошмар. Все время орут. Мы с вами в одной лодке, ведь нам приходится оставаться молодыми и модными, хотя у нас уже есть дети. У нас столько общего, может, погуляем вместе, а потом выпьем капучино? Вот мой номер телефона, звоните в любое время дня и ночи, если захотите».
– Здравствуйте, – женщина улыбнулась в ответ, осторожно и немного холодно.
Сэм продолжала, как ни в чем не бывало.
– Красивая коляска, – произнесла она, задыхаясь: впервые за пятнадцать месяцев ей приходилось так напрягаться физически, как за последние две минуты. – Мы тоже подумываем купить такую. Вам нравится?
– Она очень легкая, – ответила женщина, и Сэм расслабилась.
Наконец они поравнялись и теперь шли в ногу.
– И удобная. Мне очень нравится.
– У вас чудесная девочка, – засюсюкала Сэм, наклонившись над коляской.
Малышка куталась в крошечную дубленку, которая защищала ее от холодного ноябрьского ветра.
– Сколько ей?
– Пять месяцев, – женщина замялась. – А вашему малышу?