Я пытался восстановиться, но Сакура, похоже, не собиралась предоставлять мне перерыв и с довольным видом продолжила:
— Я странно себя вела, и ты решил, что я скоро умру? Ничего тебе не сказав?
— Да. А ещё тебе вдруг продлили госпитализацию.
Она покатилась со смеху — как только трубка капельницы не выпала. Даже я сержусь, когда надо мной так смеются.
— Всё ты виновата. Сбила меня с толку.
— Я же говорила! У меня пока есть время! Стала бы я иначе разучивать фокусы. И почему, как ты говоришь, тебя волнуют паузы в моей речи? Нет, ты точно читаешь слишком много романов! — Договорив, она опять засмеялась. — Не бойся, о времени своей смерти я обязательно тебе сообщу!
Громкий хохот, снова и снова. От перебора со смехом мне самому стало смешно. Я совершил огромную ошибку, и меня ткнули в неё носом.
— И когда я умру — непременно съешь мою поджелудочную.
— А может, ты не умрёшь, если избавить тебя от больного органа? Что, если её съесть прямо сейчас?
— Хочешь, чтобы я жила?
— Очень хочу.
Мне повезло, я из тех людей, чья искренность кажется шуткой. Если бы меня воспринимали на полном серьёзе, то от смущения я — человек, пренебрегающий общением с другими, — перестал бы выходить на улицу.
Не знаю, как меня восприняла Сакура, но она игриво воскликнула: «Ой, какое счастье!» — и распахнула мне навстречу свои объятия. Её радостный вид свидетельствовал о шутке.
— Ты тоже в последнее время полюбил человеческое тепло?
Она мелко хихикала — значит, и слова наверняка были шуткой. Поэтому ответить следовало такой шуткой, чтобы в ней, напротив, увидели искренность.
Я встал, подошёл к ней поближе и впервые пошутил сам — обвил её руками. Она взвизгнула — выходит, снова шутила — и обняла меня. Рассуждать, какой в этом смысл, было бы невежливо. В шутках нельзя искать логику.
Мы на время замерли в одной позе, а потом я с удивлением сообразил:
— Надо же, а сегодня госпожа Кёко не появилась в самый неподходящий момент.
— У неё занятия в секции. Кстати, а кем ты считаешь её?
— Демоном, пытающимся разрушить нашу дружбу.
Мы оба засмеялись. Я решил, что время пришло, и отпустил Сакуру, она же стиснула меня ещё сильнее и только затем разжала руки. Мы отодвинулись друг от друга и рассмеялись, увидев наши раскрасневшиеся — исключительно в шутку — лица.
— Кстати, о смерти, — начала она, когда мы успокоились.
— Какой новаторский способ завязать разговор.
— Я тут решила взяться за завещание…
— Не рано? Или насчёт того, что время пока есть, ты наврала?
— Ты не понял! Я хочу предъявить законченный вариант, после нескольких правок и переделок. А начну с черновика.
— Да, это задача непростая. Редактирование романов тоже занимает больше времени, чем написание.
— Вот видишь! Я права. Надеюсь, тебе понравится готовый текст, когда ты его прочтёшь после моей кончины.
— Жду с нетерпением.
— Просишь меня умереть поскорее, злыдень? Впрочем, что я говорю, — я тебе нужна, и ты не захочешь моей скорой смерти!
Она лукаво улыбалась, но мои нервы уже были на пределе, и я не стал послушно кивать в ответ. Посмотрел на неё стеклянным взглядом, но урок не пошёл впрок — она всё равно хитро щурилась. Возможно, это последствия болезни.
— Я заставила тебя волноваться понапрасну, и вот моё извинение: ты будешь первым, с кем я пойду гулять после выписки.
— Довольно высокомерный способ извиниться.
— Ты против?
— Нет.
— Вот всегда ты так, [???].
Что именно «всегда так», я в целом догадался и специально уточнять не стал.
— В день выписки я сначала пойду домой, но после обеда я свободна.
— Что будем делать?
— И правда… Ты ведь ещё придёшь меня навестить? Тогда и придумаем.
Меня это устраивало. За две недели ожидания выписки наш план, впоследствии против моей воли названный «Договором о свидании», сложился: мы собрались съездить на море, о чём так мечтала Сакура. Вдобавок мы бы завернули в какое-нибудь кафе, и она продемонстрировала бы тот самый разучиваемый ею лучший трюк.
Честно сказать, в тот момент, когда мы договаривались, что будем делать после её возвращения из больницы, меня охватил страх: не приготовлен ли нам иной сюжет, не случится ли чего-то ужасного, пока она ещё там? Но дни миновали безо всяких происшествий. Только тогда я решил, что Сакура права: я читаю слишком много романов.
За эти две дополнительные недели я навещал её четырежды. В одно из посещений я столкнулся с лучшей подругой. В другой раз Сакура так расхохоталась, что затряслась кровать. В третий — раскапризничалась, когда я собрался уходить. В четвёртый — я её обнял. Ничего, к чему я бы мог привыкнуть.