И, приступом, как резвая волна,Беру головоломные дома.Всех перецеловала чередом.Вишу в окне. – Москва в кругу просторном.Ведь любит вся Москва меня! – А вот твой дом…Смеюсь, смеюсь, смеюсь с зажатым горлом.
И пятилетний, прожевав пшено:– «Без Вас нам скучно, а с тобой смешно»…
Так, оплетенная венком детей,Сквозь сон – слова: «Боюсь, под корень рубит —Поляк… Ну что? – Ну как? – Нет новостей?»– «Нет, – впрочем, есть: что он меня не любит!»
И, репликою мужа изумив,Иду к жене – внимать, как друг ревнив.
Стихи – цветы – (И кто их не даетМне за стихи?) В руках – целая вьюга!Тень на домах ползет. – Вперед! Вперед!Чтоб по людскому цирковому кругу
Дурную память загонять в конец, —Чтоб только не очнуться, наконец!Так от тебя, как от самой Чумы,Вдоль всей Москвы – ‹плясуньей› длинноногойКружить, кружить, кружить до самой тьмы —Чтоб, наконец, у своего порога
Остановиться, дух переводя…– И в дом войти, чтоб вновь найти – тебя!
«Сказавший всем страстям: прости…»
Сказавший всем страстям: прости —Прости и ты.Обиды наглоталась всласть.Как хлещущий библейский стихЧитаю я в глазах твоих:«Дурная страсть!»
В руках, тебе несущих есть,Читаешь – лесть.И смех мой – ревность всех сердец! —Как прокажённых бубенец —Гремит тебе.
И по тому, как в руки вдругКирку берешь – чтоб рукНе взять (не те же ли цветы?),Так ясно мне – до тьмы в очах! —Что не было в твоих стадахЧерней – овцы.
Есть остров – благостью Отца, —Где мне не надо бубенца,Где черный пух —Вдоль каждой изгороди. – Да. —Есть в мире – черные стада.Другой пастух.
«Писала я на аспидной доске…»
с. э.
Писала я на аспидной доске,И на листочках вееров поблеклых,И на речном, и на морском песке,Коньками по льду и кольцом на стеклах, —
И на стволах, которым сотни зим…И, наконец, – чтоб было всем известно! —Что ты любим! любим! любим! любим! —Расписывалась – радугой небесной.
Как я хотела, чтобы каждый цвелВ веках со мной! под пальцами моими!И как потом, склонивши лоб на стол,Крест-накрест перечеркивала имя…
Но ты, в руке продажного писцаЗажатое! ты, что мне сердце жалишь!Непроданное мной! внутри кольца!Ты – уцелеешь на скрижалях.
Пригвождена…
Пригвождена к позорному столбуСлавянской совести старинной,С змеею в сердце и с клеймом на лбу,Я утверждаю, что – невинна.
Я утверждаю, что во мне покойПричастницы перед причастьем,Что не моя вина, что я с рукойПо площадям стою – за счастьем.
Пересмотрите все мое добро,Скажите – или я ослепла?Где золото мое? Где серебро?В моей руке – лишь горстка пепла!
И это все, что лестью и мольбойЯ выпросила у счастливых.И это все, что я возьму с собойВ край целований молчаливых.
«И не спасут ни стансы, ни созвездья…»
И не спасут ни стансы, ни созвездья.А это называется – возмездьеЗа то, что каждый раз,
Стан разгибая над строкой упорной,Искала я над лбом своим просторнымЗвезд только, а не глаз.
Что самодержцем Вас признав на веру, —Ах, ни единый миг, прекрасный Эрос,Без Вас мне не был пуст!
Что по ночам, в торжественных туманах,Искала я у нежных уст румяных —Рифм только, а не уст.
Возмездие за то, что злейшим судьямБыла – как снег, что здесь, под левой грудью —Вечный апофеоз!
Что с глазу на глаз с молодым ВостокомИскала я на лбу своем высокомЗорь только, а не роз!
«Восхищенной и восхищённой…»
Восхищенной и восхищённой,Сны видящей средь бела дня,Все спящей видели меня,Никто меня не видел сонной.
И оттого, что целый деньСны проплывают пред глазами,Уж ночью мне ложиться – лень.И вот, тоскующая тень,Стою над спящими друзьями.
«Восхищенной и восхищённой…»
Восхищенной и восхищённой, —А я серебрюсь и сверкаю!Мне дело – измена, мне имя – Марина,Я – бренная пена морская.