От тяжелого разговора все, кажется, приустали. Почувствовав это, внучка сделала попытку увести его в другую сторону:
— Бабуль, а когда ты там в последний раз была?
— Где?
— На родине. В Коротояке.
— Давно. Мама еще живая была. И отец. Они и упросили нас, своих детей: свозите да свозите в родное село! Может, в последний раз родным местам поклониться придется. Наняли мы машину, приехали. Нашли место, где родительский дом, сожженный фашистами, стоял. Потом расстелили скатерку, вынули припасы, стали закусывать да вспоминать. Отец на что неразговорчивый был, и то разговорился. Про войну говорил, да как в бои ходили, да как фронтовых друзей-товарищей хоронил. «Знаете, почему мы победили? — спросил. — Потому что весь народ стал, как один человек». А мама рассказала про немца-доктора и того, что хлеб с конфетами нам принес. Стали думать: почему так? Одни убивают, другие стараются спасти. Мама вдруг возьми и скажи: «Господи, помири нас всех!».
… Утром гости засобирались домой. На улице еще больше похолодало. Василиса вышла провожать гостей в том же вязаном платке, тех же мужниных сапогах. Обнялись, расцеловались.
— Мам, ты все-таки того… не слишком-то активничай…
— Ладно-ладно… Себя берегите. Я что…
Когда все уселись, наконец, в машину, Олег поспешил включить отопление. По салону пошло благостное тепло. Стало уютно. Возникшего легкого, может быть, даже праздничного настроения не могли испортить даже обложившие небо тяжелые, набухшие близким снегопадом тучи. Но Ольга зачем-то вдруг сказала:
— Странные люди — взрослые. Все вроде бы понятно, а вы не можете договориться между собой.
— Понимаешь, малыш, — неожиданно быстро и серьезно отозвался Олег, — когда речь идет о больших деньгах, у тех, к кому они должны прийти, заклинивает мозги. И совесть. Заклинивает на этих самых деньгах. И тогда они ради них готовы на все.
— На что — на все?
— На обман, предательство, даже убийство.
Надежда тронула брата за рукав:
— Олег, зачем ребенку-то…
— Да надоело бояться! И молчать. Мать вон в каких годах, и то не боится.
— Но если они готовы на все, — с неожиданной настойчивостью продолжила тему юная пассажирка, — значит, надо и против них — войной!
— И надо бы войной, да ведь новой крови не хочется! Про революцию тысяча девятьсот семнадцатого года знаешь? Проходили? А про Отечественную войну тебе баба Василиса хорошо рассказала. Столько ее было пролито, кровушки, что новой уж неохота. Вот только почему они, скоты, этого не понимают?!
— Олег, Олег, — опять тронула брата за рукав Надежда. — Попридержи коней…
Чтобы перевести разговор на другую тему, она принялась рассказывать о том, что перед поездкой заглянула в интернет — давно хотелось узнать, а накануне дня рождения тем более, что означает мамино имя. И узнала. Оказалось примерно так: покладистость не относиться к достоинствам Василисы: уж если она что решила, пытаться переубедить ее — только терять время. Зато носительница этого имени всегда готова прийти на помощь. При этом она интуитивно чувствует, где и когда эта помощь нужна.
— Ну, разве это не портрет нашей мамы, Олег?
— Причем абсолютно точный. Дело только в том…
Олег потянулся за сигаретой, но, оглянувшись на пассажирок, решил обойтись без курева.
— Дело только в том, — продолжил он свою мысль «насухую», — что ей действительно много лет. И ее пора бы уже сменить на посту.
— А он нужен — этот пост? Как же тогда «Господи, помири нас всех»?
— А так, что у вас, взрослых, помириться без этой помощи просто не получится. Уж если вы спорите между собой…
Олег, занятый вождением, только на секунду, боковым зрением, глянул на племянницу. Зато Надежда смотрела на внучку, не отрываясь.
— Слушай, — сделала она неожиданное даже для себя самой заключение, — а тебя ведь не правильно назвали. Ты тоже — Василиса.
За окном машины бежали, роняя последние листья, тополя и березки. Еще не тронутые химической отравой. Еще живые…