- Изверг он! Что он со мной делает! В одном халате... А здоровье у самого гриппозное!..
Она на минуту исчезла из парикмахерской и тут же снова вторглась обратно, почти неся на руках тщедушного Дрыжика. Парикмахер барахтался, дотягиваясь носками до пола.
- Состояние моего здоровья вас не касается, Олимпиада Гавриловна! - шипел он.- Меня тоже прошу не касаться, тем более публично.
Тетя Липа бережно поставила его на пол.
- Культурную . вы, кажется, должность занимаете, Адриан Онисимович, а в натуре у вас тонкости вот ни на столько! Ну и болейте, себе на здоровье! - И, махнув рукой, она рванулась из парикмахерской, двинув на ходу стул, который отлетел от нее далеко в сторону и еще скользил некоторое время по паркету, вертясь.
- Супруга? - деликатно осведомился Чудинов.
Парикмахер махнул на него салфеткой:.
- Так просто, пристрастная почитательница. Веснушки я ей вывел, с того и пошло. А крема на нее вы знаете сколько требуется? - В сердцах он сдернул с Чудинова простыню.- Процедура вся. Крему не прихватите?
- Благодарю покорно, не требуется.- Чудинов, поглаживая выбритую физиономию, посмотрелся в зеркало.- Ну, теперь могу явиться пред грозные очи начальства. Управление строительства напротив?
Он вышел, слегка прихрамывая на больную ногу, которая после прогулки с вокзала вдруг стала слегка ныть. Парикмахер внимательно поглядел ему вслед.
- Да, ему не то что на лыжах - при здешнем профиле местности и пешком затруднительно.- Он взял со стола банку, бережно обтер ее салфеткой и поставил на полку, полюбовавшись сбоку и снизу то одним, то другим глазом этикеткой, где было четко выведено: "Состав А. О. Дрыжика".
ГЛАВА 5
Белы снеги, красна девица
Белы снеги выпадали,
Охотники выезжали,
Красну девку испужали.
Ты, девица, стой, стой!
Красавица, с нами!
песню пой, пой!
Из старой народной песни
Прошла неделя-другая после возвращения из Москвы зимогорских лыжниц.
Наташа вела с прогулки своих питомцев в интернат. Так они гуляли каждый день после занятий, катались на лыжах с гор; ребята ходили наперегонки друг с другом, но никто не напоминал Наташе о происшедшем в столице. Словно сговорились все. Она ценила это деликатное молчание. И вообще, то ли очень уж ожгло самолюбие местных болельщиков поражение их чемпионки в Москве и они сами не любили возвращаться к этому разговору, то ли решено было дать Наташе немного одуматься и не бередить ее напоминаниями, только и в "Маяке" после двух-трех попыток вытащить Наташу на тренировку к ней больше не приставали. Отец, Никита Евграфович, упрямо твердил, что виною всему московские судьи: сбили, мол, девку с трассы, придрались к пустякам, а тем временем чемпионка-то и опередила по времени... Он и сам пытался было уломать упрямую дочку, заставить ее отказаться от нелепого решения сойти с лыжни, где на нее возлагали столько надежд, хотя, может быть, верно, даже чуток и перехвалили раньше срока. Но характер у Наташи был не мягче, чем у него самого,скуратовский! И в конце концов отец отступился. "Придет время, одумается девка, сама вернется, потянет,- говорил он Савелию,- а переупрямить ее и мне не под силу. Вся в мать пошла".
Наташу редко в чем-нибудь неволили дома. Она была любимицей в семье. Братья Савелий и погибший на войне в строю уральских гвардейцев Еремей были намного старше ее. В семье уже и не ждали больше детей, и рождение дочки приняли как негаданную радость в доме. Однако очень не баловали: не заведено было у Скуратовых, чтобы попустительствовать всяким глупостям. Наташа с малых лет была приучена к порядку, твердо знала свои права и обязанности, не очень злоупотребляла первыми и не отвиливала от последних. Мать похваливала ее за исполнительность, а что касается отца, то он уж совсем души не чаял в младшенькой.,. Чуть она подросла, отец, как мать ни сопротивлялась этому, стал брать Наташу на охоту, научил ходить на лыжах, простых и камысах, подклеенных шкурой, очень удобных для походов в горы: на спусках они отлично скользили по шерсти, а на подъеме не осаживались назад против волоса... А отец пошучивал, что и характер у дочки на манер камысов-против шерсти назад не сдвинешь, и, выходит, дело все в том, чтобы колею свою знала: где с горки, а где и круто, да назад ни-ни.
Восьми лет Наташа легко обгоняла на лыжах не только всех своих сверстниц, но и старших подруг. Да и из мальчишек мало кто мог угнаться за ней на лыжне. Вообще росла она девочкой сильной, не изнеженной, вся в крепкую скуратовскую породу - немножко своевольная, упрямая, но к капризам совсем уж не склонная. В школе с ней считались одинаково и девчонки и мальчишки. Обидчиков она не миловала, тем более что брат Савелий втихомолку показал ей несколько приемов бокса. Но больше всего ребята ценили в ней твердость слова и справедливость. Ее неизменно выбирали старостой класса, председателем совета отряда. Она была признанным коноводом в лыжных вылазках, пионерских походах и всяких других затеях, когда Можно было хоть на время избавиться от докучливой опеки взрослых. "Атаман-девка у вас растет,- говорили соседи Скуратовым,- далеко о ней слышно будет".- "И-и, мы за славой не гонимся, бесславья бы не знать",скромничала в таких случаях мать.
Наташа и сама никогда не задумывалась о том, что люди называют славой, и принимала уважение ребят и взрослых как сам собой сложившийся порядок. Но зимой 1941 года в ней впервые заговорило самолюбие. Его задели понаехавшие из Москвы ребята. То были дети рабочих и инженеров одного небольшого столичного завода, эвакуированного в Зимогорск. Наташе сразу они показались зазнавалами и всезнайками, самоуверенными и чересчур болтливыми. Люди, к которым с малых лет привыкла Наташа, никогда так много не говорили. А эти новички из столицы, едва освоившись на новом месте, стали трещать как сороки, заводить свои порядки в классе, не очень-то считаясь с признанным авторитетом старосты и председателя совета отряда. Особенно дерзко, казалось Наташе, вела себя Нонна Ступальская, дочка инженера, высокая и очень прямо державшаяся девочка, которую посадили как раз впереди Наташи. Все в ней раздражало Наташу: и как та вертела на уроке тонкой шеей, над которой уж слишком мудро, по мнению Наташи, какими-то вензелями были уложены косы, и как, обернувшись, смотрела она на Наташу из-под круглых, высоко поднятых бровей слегка прищуренными глазами, и как охорашивалась перед тем, как выйти к доске, когда ее вызывали, и как охотно рассказывала она на переменах о своих московских знакомых, среди которых чуть ли не каждый был знаменитым киноактером либо известным футболистом. И самое обидное было в том, что ее все с интересом слушали, и постепенно эта долговязая болтунья стала чуть ли не первым человеком в классе. Она и гостинцы для раненых в госпитале собирала, и на сборах выступала, и на рояле аккомпанировала, и сводки Совинформбюро в классе вывешивала. На Наташу она смотрела свысока, быть может, потому, что и в самом деле была на полголовы выше.
Наташа ревниво приглядывалась к ней и другим эвакуированным ребятам. Ей было обидно, что новички слишком уж много рассказывают про свою Москву, чересчур уж хвастают разными столичными достопримечательностями, но зимогорских красот не видят, не понимают и иной раз неуважительно говорят о городе, который вырос вместе с ней среди гор и лесов, отстроился и так похорошел за короткое время. А эти приехали на все готовенькое и еще недовольны, что тут нет метро, планетария, только два кино и слишком холодный ветер. Подумаешь, неженки какие, дует на них!..
Но, когда стало известно, что новички из Москвы вызвались участвовать в традиционных, ежегодно проводимых в Зимогорске лыжных гонках между городом и рудниками и решили соревноваться с зимогорскими местными школьниками, Наташа поняла, что пришла пора проучить зазнаек. И где им было угнаться за природными уральскими скороходами! И эта длинная, бледная тянучка Нонна тоже записалась. Ну, пусть пеняет на себя.