После недолгого исследования он нашел под нависшими глыбами глины, за грудой камней и песка, замаскированный сухими, наскоро набросанными ветвями проход в пещеру; еще ребенком он сам нередко со своими товарищами забирался в подобные пещеры, выбитые прибоем волн в крутых берегах. Следы копыт вели из этой пещеры.
— Ивашка, видишь? — пораженный, тихо спросил он, указывая на следы.
Но Ивашка уже давно видел.
— Недобрые люди тут были: ужли в самому графу подбираются?
Молодой Воропаев припомнил таинственное исчезновение графа у беседки, взглянул на пещеру и вздрогнул.
«Нет, не может быть того: граф и…» — думал он.
Его колебания длились недолго.
— Ивашка, — сказал он, — а надо все же идти.
— А пойдем, Владимир Ильич, — отозвался Ивашка, — а как же кони?
— Оставь их, не уйдут.
— И впрямь, не уйдут.
Ивашка выпустил из рук повод.
Умные лошади, как собаки, двинулись за ним следом.
Вход, постепенно понижаясь, провел в просторную пещеру.
Владимир выбил огонь и, при слабом свете трута, огляделся. Глинистый пол был испещрен следами копыт и подков. В дальнем углу лежали грудой наваленные, длинные, тонкие смоляные палки. Ивашка поднял одну из них и зажег. Из пещеры вел вглубь просторный коридор.
Ивашка вынул из-за голенища кистень, и Владимир со шпагой в руке пошел вперед. Направо и налево из коридора виднелись новые пещеры и, к своему великому изумлению, Владимир увидел, что то были конюшни. Стойла были выложены соломой, кормушки наполнены зерном. Висели уздечки, седла, плети. Не здесь ли прятали разбойники похищенных кровных коней?
— Боярин, — прошептал Ивашка, — вернемся, соберем людей, скажем воеводе.
— Молчи, — угрюмо прервал его Владимир, — идем дальше.
— Ладно, боярин, но я хоть лошадей пристрою.
Лошади все время шли за ними.
Ивашка ослабил подпруги и ввел лошадей в стойла.
Коридор понижался. Осторожно, чутко прислушиваясь, шли Владимир с Ивашкой.
Все было тихо. В одном из стойл они увидели больную лошадь драгоценной золотой масти. Владимир узнал в ней известную во всем воеводстве лошадь убитого Кочурина[10]. Сомнения быть не могло. Они напали на самое гнездо разбойников! Но где же жили люди?
Коридор кончился. Дальше пути не было. Напрасно Владимир искал дверь. Перед ним стояла влажная стена.
Взволнованный и задумчивый, он вернулся назад.
— Мы никуда больше не поедем, — обратился он к Ивашке, когда они вышли из пещеры и сели на лошадей.
Елена не могла спать. Она тихо встала с постели, накинула телогрейку и босая пошла через ряд покоев в оранжерею.
Сквозь стены и потолок светила луна, и страшно было в душной оранжерее среди резких и причудливых теней. Графиня хотела вернуться назад, но, залюбовавшись лунным светом, забыла страх. Она думала о муже, о Владимире, о своей бесплодно увядающей молодости.
Тихо было вокруг.
«Кто эти разбойники? — думала она, — где теперь несчастная Настя?»
Графиня вздрогнула. Поведение мужа, ночные стоны, его улыбка, таинственное появление у беседки… Она уже раскаивалась, что ей пришла в голову сумасбродная мысль идти ночью в оранжерею.
Раньше она часто просиживала здесь до рассвета. Но теперь ей было тяжело и жутко.
Торопливо направилась она к дверям и, не успела она переступить порога, как позади ее раздался скрип.
Она вскрикнула и обернулась.
У большой пальмы, бледный, в лучах лунного света стоял граф Михаил.
Она неподвижно остановилась, с ужасом глядя на него.
— Вы, кажется, ждали не меня? — раздался резкий голос.
Словно молния осветила все темное до сих пор и, повинуясь непреодолимому чувству, Елена сделала шаг к нему и, сама удивляясь себе, громко крикнула:
— Убийца!
Он вздрогнул и, подняв руку, бросился на нее.
Графиня быстро повернулась и побежала.
Она не помнила, гнался ли за нею граф.
Гости стали разъезжаться с самого раннего утра. Каждый думал о своем доме. Они торопливо собирались с испуганными женами и дочерьми и покидали один за другим гостеприимный кров Девьера.
Остался только пьяный воевода да несколько молодых помещиков, вернувшихся с бесплодных ночных поисков.
Гости даже не попрощались с хозяевами.
Графа Михаила никто не видел.
Воевода Верхотуров слишком отяжелел, чтобы принять какое-нибудь участие в преследовании преступников. Он всецело вверился графу, а тот сказал, что все берет на себя.
Уже вечерело, когда вернулся Михаил. Вид его был грозен, и дворовые в испуге прятались от него. Вскоре за ним приехал Владимир.
К обеду вышла Елена. Царило принужденное молчание.
Владимир успел шепнуть хозяйке несколько слов; она вся побледнела, низко опустила голову и молча вышла из столовой.
Граф Михаил резко спросил:
— Ну, что вы нашли?
— Что я нашел? — медленно начал Владимир. — Ничего. Но я знаю теперь, где искать сестру.
Граф тихо рассмеялся.
— Где же?
— В тех же местностях, может быть, где есть тайные конюшни, — ответил Владимир.
Граф побледнел.
— Где же? — повторил он.
Владимир объяснил.
— Странно! — после некоторого раздумья произнес граф. — Надо расследовать! Бред какой-то!
Он круто повернулся и вышел из столовой.
При этом разговоре присутствовало третье лицо. Если бы граф и заметил этого человека, едва ли, однако, принял бы его во внимание.
Это был его давний полуюродивый приживальщик. История его была темна. Было известно только одно, что при Анне Иоанновне он сильно пострадал. Был он богат и хорошего рода, у которого насчитывалось четыре боярских шапки. Был он в то время не хуже других. Но теперь он был нищ, ступни его были вывернуты пальцами врозь, пятками вместе, одной руки не хватало, голова повернута была налево, один глаз всегда закрыт, лицо иссечено рубцами, а на голове не было ни одного волоса. Это все произошло от короткого знакомства с начальником тайной канцелярии, любезным и ласковым, «в обращении сверхмерно приятным», знаменитым генералом Андреем Ивановичем Ушаковым.
Сосланный в Сибирь, он, по воцарении Елизаветы Петровны, был помилован и, искалеченный и разоренный, скитаясь бездомным бродягой, попал в воронежскую губернию, и судьба столкнула его с Девьером. Он остался у графа. Это было давно, очень давно, еще до первой женитьбы графа Михаила.
Этого получеловека звали Григорием Григорьевичем Радунцевым.
Владимир не знал, что предпринять: броситься ли за графом, потребовать объяснения или терпеливо ждать будущего. Вдруг из темного угла выползла эта фигура в рваном красном кафтане, с обезображенным лицом, с заплетающимися одна за другую ногами. Его можно было принять за чудовищно безобразную заводную игрушку.
— Довольно, сударь мой, довольно, — хриплым голосом заговорил Радунцев, однообразно двигая сверху вниз левой рукой.
— Не страшитесь, государь мой, я, калека, зла на вас не имею…
Он страшной, подпрыгивающей походкой приближался к Владимиру.
— Кто вы? Чего вы хотите? — спросил Владимир.
Но чудовище, ухватив его рукой за блестящую портупею шпаги, бессвязно и страстно зашептало:
— Знаю… слышал… Дон… пещеры… лошади… под домом… она плачет… на цепи… уже семь лет!.. Она, солнце мое… счастье… спаси ее… спаси ее!..
С ужасом слушал его Владимир, а Радунцев, плача и волнуясь, продолжал шептать:
— Пойдем… Довольно, государь мой, довольно, все обнаружу, все покажу… есть Бог на небе… иди…
И он с силой, какой нельзя было ожидать в его единственной руке, потащил Владимира за собой.
Уступая неопределенному чувству ужаса и любопытства, Владимир молча дал себя увлечь.
Необычайно быстро для своих искалеченных ног Радунцев вел за собой Владимира и продолжал тревожно и бессвязно шептать:
— И эту… молодую… погубить, как и ту… и ради нее… твоей сестры… Все докажу… Бог не велит дольше молчать… близок мой час… Суд страшный, огонь вечный…