Когда на ее дикий, отчаянный крик на веранду вбежали люди с фонарями, они увидели лежащую без чувств на полу молодую графиню и склоненное над ней бледное, сухое, с хищным очерком лицо графа Михаила Девьера.
Владимир в ту же ночь утонул в Доне, а Ивашка погиб, спасая его.
Через два дня их искалеченные о камни трупы были выброшены на берег. Лошади прибежали одни домой.
Слух о восстании из мертвых графа Михаила глухо пронесся по округе.
Воевода растерялся. Ездил к графу и ничего не решил. Он боялся снова поднимать дело, конченное «по Высочайшему повелению». А из соседей никому не было охоты связываться со страшным графом. Один ему мог быть только опасен — Воропаев. Но старика разбил паралич, когда он узнал о гибели сына.
Графиня была долго больна, а когда поправилась, ее нельзя было узнать. Она поседела, глаза угасли; она плакала и молилась, и всю жизнь сосредоточила на маленьком Михаиле.
Граф тоже сильно постарел после описанных событий.
Почти все время он проводил дома, угрюмый и озлобленный…
Так и прожил он в своем поместье, никем не тревожимый, несколько лет до самой своей кончины…
А. Дунин
ТАИНСТВЕННОЕ
«Есть много вещей на свете, друг Горацио,
о которых мы ровно ничего не знаем».
Шекспир, вложивший эти слова в уста датского принца Гамлета, безусловно прав и поныне: необъяснимые явления, о которых мы ничего не знаем, действительно существуют. Например, что такое страх, который мы испытываем, проходя ночью через кладбище, пустынный парк, или ночуя в необитаемом доме? Или: почему мы предчувствуем несчастие, которому подвергается близкий человек, отделенный от нас тысячеверстным расстоянием, океаном? Откуда приходят чудесные сны, в которых мы выступаем действующими лицами в обстановке, не существующей в действительности или никогда не виданной нами?
Мы не в состоянии ответить на эти и подобные вопросы, потому что затрагиваемые ими явления покрыты непроницаемой завесой тайны, и можем лишь сообщить факты, свидетельствующие о таинственности явлений, не поддающейся обыкновенному анализу.
Эти факты отчасти извлечены из разных бумаг, хранящихся в правительственных архивах, отчасти почерпнуты из рассказов лиц, переживших или имевших возможность наблюдать их, или слышавших о них по рассказам других.
Они довольно многочисленны, и мы приводим из них лишь те, которые наиболее заслуживают внимания.
В 1809 году, в Москве, в ненастный осенний вечер, в трактире на Камер-Коллежском вале собралась шайка громил.
Шайка эта, действовавшая по всей Московской губернии, — как потом выяснило следствие — совершила много убийств и грабежей; некоторые из ее членов были суждены, наказаны кнутом, заклеймены и сосланы в каторжные работы, но успели бежать из каторги, добрались до Москвы и, пользуясь гостеприимством воровских притопов, снова принялись за свое ужасное ремесло. Вообще — люди отчаянные, отпетые, не раз смотревшие в лицо смерти.
Но самыми отчаянными из них считались атаман Абрашка Кувалда и его правая рука — Сенька Губернатор. Абрашка, бывший деревенский кузнец, «работал» 15-ти фунтовой кувалдой и другого оружия не признавал, а Сенька, — большой мастер «общипывать приказных» — бежав из Сибири, ограбил в Перми губернатора, перевязав предварительно казаков и прислугу, за что оба разбойника и получили свои крылатые прозвища. И атаман, и помощник — оба состязались друг с другом в смелости и жестокости, и притом считались первыми силачами.
Разбойники кутили вовсю.
Вскоре между ними начались пьяные споры и бахвальство. Губернатор, упрекавший Кувалду, что он не пошел грабить церковь в селе Черкизове, громко назвал его трусом.
— Сам ты трус! — огрызнулся Кувалда.
— Кто? Я трус?! — закипел Губернатор. — Ах ты… мразь!
— А ежели не трус, — сходи на Калитниковское кладбище, — ехидно предложил Кувалда.
— И схожу! Что ж ты думал, — спугаюсь?
— Ну вот, и сходи… Сейчас иди. A-а, боишься!
Подзадоренный обидным недоверием к его испытанной смелости, Губернатор, в сопровождении всей шайки, немедленно отправился на кладбище, находившееся за городом, верстах в пяти от Москвы.
Было близко полуночи. Темь — хоть глаз выколи.
Разбойники подошли к кладбищенским воротам.
По занимаемой площади кладбище представляло фигуру трапеции, и по лицевой, наиболее короткой, линии было обнесено невысокой каменной оградой, а по параллельной задней и по обеим боковым сторонам обрыто глубокой канавой.
По уговору, Губернатор должен был перелезть через ограду, пройти кладбище «наскрозь» и выйти на его противоположную сторону, к канаве.
Разбойники разделились на две партии: пятеро с атаманом остались караулить ворота, а четверо пошли к канаве, предварительно условившись — когда Губернатор перебежит кладбище — обменяться сигналом.
Губернатор перемахнул через ограду и скрылся в непроницаемом мраке.
Разбойники насторожились; жуть заползала в душу, и весь хмель сразу вылетел из головы.
Вдруг тишину ночи прорезал страшный вопль.
— Беда стряслась с Сенькой, — тревожно молвил атаман. — Идем, братцы, выручать!
И подал сигнал второй партии: идти на кладбище.
Разбойники, двинувшиеся одновременно навстречу друг другу, осторожно подвигались по дорожке, по которой должен был пройти Губернатор, хорошо знакомый с топографией кладбища, встретились и молча остановились: Губернатор лежал на земле, «зарывшись лицом в песок», и не подавал признаков жизни.
Разбойники огляделись кругом, прислушались и только что подняли товарища, чтобы вынести его в поле, как рядом на могиле вспыхнул яркий свет и «обозначился человек в саване».
Бросив губернатора, разбойники с криками ужаса пустились бежать и, как они сами впоследствии показывали, «бежали без памяти до самого города».
На другой день, ранним утром, Губернатора поднял кладбищенский сторож.
— Чей ты человек? — спросил он. — Скажись?
Сторож несколько раз повторил вопрос. Несчастный что-то бессвязно лепетал, и сторож, так и не добившись ответа, отправил его на полицейскую съезжую. Со съезжей его препроводили в больницу. Встав на ноги после двухмесячной лежки в нервной горячке, Губернатор сам повинился во всех своих преступлениях и выдал соучастников.
Представ пред управой благочиния, куда его препроводили для первого допроса, он, между прочим, показал:
«…Я уже подходил к середке кладбища, как в двух шагах от меня на могиле загорелся свет, как в церкви. По первоначалу я подумал, что это идет сторож с фонарем, и приготовился ударить его кистенем, не вижу: идет на меня не сторож, а покойник, в саване, и свет от него кругом все больше и больше… И в том покойнике признал я купца Долгова, которого зарезал о прошлом годе, но не знал, что он похоронен на Калитниковском кладбище. И тут на меня напал смертный страх. Свалился я наземь и что со мной было, — не помню».
Сторож Калитниковского кладбища подтвердил, что он, действительно, нашел разбойника подле могилы купца Долгова.
О встрече с покойником показали и все остальные разбойники.
Об этом случае, повлекшем за собой арест и наказание всех членов кувалдинской шайки, — их судили и сослали в каторжные работы, — много говорили в Москве, а таинственную могилу купца Долгова посетили тысячи любопытных.
Дальнейшая судьба Губернатора, добровольно понесшего тяжкую кару, неизвестна.
Едва ли не самым интереснейшим — в смысле таинственности — является «дело о глумлении нечистой силы в доме купца Смородинова».
Дело это возникло в Вологде, в двадцатых годах прошлого столетия.
Купец Смородинов купил на краю города пустырь с руинами боярских хором, стоявших тут в XVI или XVII столетии. Об этих руинах по городу ходили нехорошие слухи; между прочим, говорили, что по ночам в них разгуливают привидения. Но Смородинов, не обращая внимания на слухи, решил построить здесь дом. Приступив к разборке руин, он открыл под ними каменный свод, по-видимому, прикрывавший обширный подвал, но входа в него, как ни бился, найти не мог. Пришлось пробить в своде отверстие и спустить в него двух каменщиков. При беглом осмотре, в подвале нашли больше десятка «костяков» (скелетов), прикованных цепями к стене за шею и «круг бедер». Смородинов испугался: как тут жить? Убрать? Но это легко сказать, а исполнить — по тогдашнему «крючкотворному» времени — было очень трудно: к Смородинову прицепились бы приказные, затаскали по судам и в лоск разорили бы; но и объявить о страшной находке тоже неудобно: огласка по городу пойдет, и если придется дом продавать, — никто не купит. Переговорил он с подрядчиком; но тот и слышать не хочет «никаких резонов»: мне, говорит, в остроге сидеть тоже не хочется… Делать нечего, пришлось накинуть подрядчику сверх условленной ряды еще сотню рублей, да артели поставил пять ведер водки, и все устроилось, как он желал: вытащили костяки, ночью отвезли их в лодке по реке и, без отпевания, опустили в воду.