Тот удовлетворенно кивал: «именно так, мой мальчик. Все верно.»
— И вообще, как вы это себе представляете? — Копейкин вернулся к мучавшему его вопросу, — он же ребенок. Разве ребенок может быть королем?
— Напротив, — возразил Бенедикт, — прежде всего, он король. Вспомните его на палубе, сэр Николас. Он — самый настоящий король. А король может быть и ребенком, но это не так уж существенно.
— На палубе мало, — сказал Копейкин, — король он ведь каждую секунду король, даже во сне. Вот смотрите, — он решил выложить свой главный козырь и спросил повернувшись к мальчику: — чтО ты собираешься делать с этим … мятежником, которого ты арестовал? Ведь это тебе придется решать, раз ты король. Что ты с ним сделаешь? — Кэп был уверен, что знал что ответит Антон … и этот ответ был неправильным.
— Отпущу, — беззаботно ответил Антон, даже не задумавшись, и махнул рукй, — зачем он мне?
Кэп закашлялся. Это был совсем не тот ответ, которого он ожидал. Этот ему даже не приходил в голову.
— Как «отпущу»? — спросил он удивленно, — он же … Как это «отпущу»?
— Да просто отпущу и все, — Антон снова беззаботно махнул рукой, — он уже не опасен. В Эстебанию ему путь закрыт. Высадим его здесь на острове, пусть идет куда хочет. Ну, а что мне еще с ним делать, Ник? Казнить?… Знаешь, я понял теперь что ты утром говорил про «за то что» и «потому что». У меня нет причины хотеть его смерти, а убивать за прошлые дела … я не хочу. В тюрму посадить? Сбежать может. Охраняй его там, корми, пои … Зачем нам это? Пусть сам себе на жизнь зарабатывает.
Старик с гордостью переводил взгляд с мальчика на Копейкина и обратно, будто спрашивая молча «Ну что, удовлетворен? Получил?»
Копейкин вздохнул. Старик и мальчишка положили его на обе лопатки.
— Ты будешь очень хорошим королем, малыш, — сказал он искренне, — и … я буду очень скучать.
— Берегите его, — обратился он к Бенедикту, — обещайте мне, что будете его беречь.
Антон понял, что пришла пора прощаться. Он вылез из своего кресла, подошел к Копейкину и обнял его.
— Может останешься, Ник? — безнадежно спросил он дрожащим голосом.
Глаза быстро наполнились слезами, даже переполнились. Соленая влага полилась через край, чертя мокрые дорожки на чумазом лице. Антон прижался лицом к груди Кэпа и заплакал громко и горько, навзрыд, всхлипывая, подвывая и сотрясаясь от рыданий, которые он даже не пытался сдержать, всем своим худеньким телом.
Почему-то, ему совсем не было стыдно сейчас оттого, что он ревет как девчонка. Просто не до того было, чтобы стыдиться. Он прощался с другом, возможно, навсегда. Это было важнее сейчас. Важнее глупого стыда. Важнее эстебанской короны. Важнее всех корон мира.
Старик поднялся из-за стола и, деликатно кивнув Копейкину, неслышными шагами прошел к небольшой двери у бара и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
Копейкин обнял мальчика, прижал его к себе и сидел так, тихонько поглаживая тяжелой ладонью по голове с торчащими во все стороны непослушными вихрами, по вздрагивающим острым плечам, по худой спине с выпирающими треугольниками лопаток …
Он молчал, понимая, что говорить здесь нечего, что все, что он сказал бы кому-то другому в такой ситуации, этот мальчишка и сам понимает не хуже него. Поэтому он только крепче прижимал к себе худенькое тельце, вздрагивающее от рыданий, терпеливо ожидая когда мальчик успокоится.