Вглядевшись в лицо старика, Самвел оборвал речь на полуслове, и девушка даже не обиделась, потому что посмотрела в глаза новому гостю тоже, и тоже вздрогнула.
Тогда пилот поднялся молча, без единого слова, сунул ноги в туфли, уже покрывшиеся желтой глиняной пылью, и вышел на улицу. Дядя Сарт не проронил ни слова, молчал и Хаким. Подлетела машина, таксист с неподдельным уважением усадил ходжу на заднее сиденье, сверток уложил ему на колени. Самвела разместили на переднем, чтобы показывал дорогу к аэропорту. Дядя Сарт и Хаким сели по обе стороны от молчаливого черного старика, и машина пошла сперва по брусчатке старой Бухары, затем по выкрашенному белым бетону новой, затем по плитке аэропорта; пилот не вспомнил, как погрузились.
Дирижабль свой Самвел знал как пять пальцев, полетный план согласовали заблаговременно, так что старт и установку на курсе Самвел выполнил все в том же странном беззвучном состоянии, словно бы в давно придуманном и вот, наконец-то, исполненном заговоре.
Через два часа дирижабль отдал тросы высадочной платформы; как ни горел от любопытства Самвел, но покинуть рубку не отважился. Хаким, его дядя и старик вышли в загадочную долину, под безжалостное солнце бывших Черных Песков, теперь перетянутых живыми следами озеленительных колонн.
Старик, увидев блестящие на свету стебли, обезумел. Упав на колени, он так прополз несколько метров, обнял бамбук, словно живого человека, и сказал только:
— Ты видишь, Джевет? Это они! Это они, они!
И дядя Сарт, вовсе не удивившись незнакомому имени, только кивнул:
— Аллах велик.
— И все по воле его, — сказал старик. Поднял глаза к небу, и Азраил ответил безмолвным согласием: воистину, ты оказался прав. Мне отсюда хорошо видно, где пески уступают зелени, а где вместо пряностей сажают мак. Я приветствую тебя на правильной стороне, человек!
Старик огладил чалму и тоже улыбнулся: одного лишь терпенья меня не лишил Азраил!
А потом осунулся лицом в коричневые теплые корни бамбуковой стены, и Хаким тигриным прыжком бросился к платформе, а наблюдавший сверху Самвел спустил ему аптечку. Любой озеленитель знал, что делать при солнечном ударе в песках, но тут ничто не помогло.
Дядя Сарт опомнился первым и закрыл старику глаза, и принялся разматывать его зеленую дорогую чалму. А Хаким, тоже помнивший обычай, принес из комплекта лопату. Ибо мусульманин, встретивший смерть вне родных стен, должен быть похоронен до захода солнца, и чалма, в таком случае, служит ему гробом.
Хаким не видел трудностей довезти тело в дирижабле до Бухары, но дядя Сарт приказал: хороним здесь. Хорошее место.
А потом дядя Сарт разрезал сверток, вынул оттуда черные ножны, из ножен саблю с простенькой рукоятью, совсем не такую красивую, какая у дяди Сарта висит на стене над почетным сидением в чайхане… Саблей дядя махнул над собой легко, привычно. Убрал клинок в ножны и положил их на тело маленького старика.
Тогда Хаким все понял и не стал спорить.
На обратном пути Самвел, против обыкновения, не цеплялся с вопросами и не размахивал руками. Спросил Хаким:
— Дядя Сарт… Пожалуйста, расскажи, как все устроено в твоей чайхане. Хочу знать.
— Зачем тебе? — без малейшего чувства отозвался дядя. — Разве ты не хотел поступать в летно-космическое?
— Ремесло чайханщика древнее и уважаемое, ты сам это сказал. Нет никаких препятствий сделать чайхану на лунной базе.
Дядя Сарт не улыбнулся:
— И наркомат разрешит? Это же космос, там райком ничего не весит. Придется дойти до Москвы.
Хаким сузил глаза:
— Вы же как-то прошли… Через это вот все. Нам всего-то и осталось уговорить наркомат.
Замыкая круг
Осталось мне уговорить наркомат флота. В конце-то концов, не начнут здесь постройку моего прототипа — и опять никакой истории не бывать.
Загвоздка сразу в нескольких вещах.
Первое, что никакого наркомата военно-морских дел здесь попросту нет. Кораблей уцелело «ерш да карасик». И те, по большей части, вне «коммунизма», где их можно было бы сразу отремонтировать.
Балтийцы, выполнив тяжелейший переход из Ревеля и Гельсингфорса в Кронштадт, спасли корабельный состав. Но после «альбатросы революции» особенных подвигов не совершали. Они больше прославились в десантах и в командах бронепоездов.
Черноморский флот белые никуда увести не успели. Зато парижско-лондонские союзнички беззастенчиво обобрали с него все ценное в уплату за военные поставки Деникину и Врангелю. Но и Союзу тяжелые корабли достались только вместе с Севастополем, уже после разгрома Зимнего Похода, когда на юге воевать уже сделалось не с кем. Сами уцелевшие линкоры мало того, что изрядно попортились от небрежного хранения, так еще и давно морально устарели.