Северного флота попросту не успели построить. Что там корабли, когда на море Белом, Дышащем, не существовало пока что достаточно больших портов, куда можно бы подать снабжение для экипажей; даже причалов, даже казарм на берегу и тех не успели выстроить. Железку до Мурманска и Североморска мы еще только тянули, да и пути до Архангельска, по-хорошему, пришлось перекладывать. А по трассе Беломорско-Балтийского канала и вовсе шли пока только геодезисты.
От флота на Тихом Океане остались воспоминания да та самая песня: «Врагу не сдается наш гордый Варяг!» Приморский Порт-Артур, куда ушли из Владивостока все русские корабли, сухопутный Харбин и вообще вся Манчжурия — откололись. Окопавшиеся там белые, хоть и не полезли на Союз прямой военной силой, но и на контакт, в отличие от Крымской Республики, не выходили, постоянно забрасывая через границу самурайские разведгруппы. Японцы имели в Харбинской России огромное влияние. И уж все русские кораблики, сколько-нибудь годные хотя бы на металл, императорский «Нихон Кангун» слизал, что кошка сметану.
Хорошо повоевали Днепровская, Волжская и Каспийская флотилии. Гражданские моряки и сейчас вовсю ходили по Каспию в ту самую Гилянскую Советскую Республику. Вывозя шелк-сырец, взамен заполняли север Ирана всяким промышленным да железным товаром. Те же гвозди с подковами, косы, стекло и скобы шли среди небогатых персов на ура. Ценой мы перебивали английский товар: плечо перевозки от Киева до Гиляни намного короче, чем от Ливерпуля до Александрии, да потом еще тыщу верст со скоростью самого тормозного верблюда в караване. Джентльмены-конкуренты вербовали по берегам Каспия флибустьеров, наши военморы натаскивали на них экипажи катеров и малых сторожевиков. Уже почти флот, разве что маленький. Учебно-тренировочный.
Еще каспийцы время от времени обеспечивали десанты на восточный, пустынный, безжизненный берег Дарьи Хвалынской, гоняли там басмачей да облизывались на Каракумский канал… Который только еще начали оконтуривать цепочкой фортов. Этим-то каналом и перетянули мы весь Туркестан в свой лагерь, хотя англичане действовали здесь размашисто и уверенно, еще с наполеоновских времен, когда Россия лишь обозначила движение на юг, в сторону Индии — «жемчужины британской короны».
Знаменитая крепость Кушка — та самая, «меньше взвода не дадут, дальше Кушки не зашлют» — появилась именно тогда. К гражданской войне Кушка уже была мощной цитаделью, обильно снабженной всяким запасом. Одних пушек более двухсот, да пулеметов за полтысячи, да самая мощная рация в Средней Азии, принимающая не только Ташкент, но и Москву, и Лондон. Командущий, генерал с говорящей фамилией Востросаблин, стоял костью в горле любому беку-эмиру, а мелких курбаши кушал на завтрак. Дескать, мзды не беру: за державу обидно.
Собрав почти сорок тысяч, подступил к стенам Кушки тот самый Энвер-паша, еще когда владел Душанбе и вполне серьезно мог получить себе всю Восточную Бухару… Половину Таджикистана, кусок Узбекистана, Киргизии, еще и с Ферганой, если нашими словами. Тогда даже Востросаблин обеспокоился и велел радисту постучать ключиком: беспокоят ли еще кого южные границы России?
Отозвались на призыв о помощи большевики в Ташкенте, за много километров к северу. Пришли в Кушку три цеппелина, выгрузили патроны, свежие газеты, агитационные материалы, новые батареи для рации, да десяток двигателей Стирлинга, работающих без топлива, на перепадах между ночной прохладой и дневным бесконечным солнцем.
Встали цеппелины на корректировку крепостных пушек, и живо кончились моджахеды у Энвера-паши. А потом и Душанбе у него забрали. А потом и вовсе пропал Энвер-паша. Кто говорил: свои зарезали, кто стращал, что еще всплывет убийца ливанцев и армян, только им уже мало кто верил.
Генерал же Востросаблин перешел на сторону красных, и не пропал никуда. И сейчас еще сидел в своей Кушке, а на мощный сигнал его рации наводились цеппелины «Юго-строя», которых туркестанцы теперь не трогали.
Они ведь строят канал!
Ценность воды знает лишь тот, кто умывался песком. Когда новости о канале разошлись достаточно широко, даже басмаческое движение заметно усохло, превратившись из всенародного возмущения «кафирами» в удел отъявленных одиночек-беззаконников. Именно таких одиночек, отказавшихся от рода, чтобы не навлекать на него кровную месть, и называли «абреками». Это уже потом название распространилось на всякого разбойника вообще.