Корабельщик удовлетворенно кивнул, принимая упакованные образцы и папку с описаниями. Переспросил:
— Так вы, значит, опасаетесь, что без моих подсказок уже ничего не сумеете?
— Сумеем, — Пианист бледно улыбнулся. — Можете не сомневаться, что не оплошаем и без Корабельщика.
— В таком случае, будьте готовы после празднования юбилея.
Пианист огляделся. Московский ресторан, как и при старом режиме, только вместо амуров и психей золотом по белому звезда, в ней плуг и молот, осененные раскрытой книгой: новый державный герб, герб лапотников и косноязычных работяг. У входа через улицу все тот же лоточник с пирожками… Что же, царь-батюшка Романов не позволял ему пирожками торговать?
— Празднование десятилетнего юбилея Великой Октябрьской Социалистической Революции… — протянул Пианист. — Парад с новыми огромными танками, с голоногими физкультурницами, все еще стесняющимися своего вида, с непременными лозунгами на красном кумаче… Почему вы пришли с этим ко мне?
Собеседник оттянул рукав, показывая край золотистой метки — такой же точно, какую и сам Пианист носил после памятной беседы с Корабельщиком.
— Я проиграл и теперь верно служу… Печати, словно демон Каббалы. Служу в Мосгорсвете. К параду буду иллюминацию готовить… Попробовал бы я бунтовать! Уловив некие, носящиеся в воздухе… Слухи… Почел себя обязанным известить всех, кого положено. Так сказать, сигнализирую. Примите меры.
— За три месяца меры принимать не поздно ли?
Собеседник развел руками:
— Что поделать! Слухи приходят, когда им желательно, а не когда нам хочется. В моей практике имеется печальный случай, когда сведения распространились весьма широко и заранее, что и погубило всех вовлеченных. Видимо, теперешний комплот подготовлен получше…
Тут подали мясо, и следующий вопрос Пианист задал, дождавшись удаления официанта.
— Скажите, Николай Иванович… Так, в порядке светской беседы, не для рапорта… Что вы предлагали взамен ленинско-черновской политики? Тогда, в двадцать четвертом?
Бывший «Коля Балаболкин» хмыкнул, культурно нарезая бифштекс. И ведь неглупый, несмотря на прозвище. Прозвали его за легкость и простоту в общении, а еще за многия знания. Три языка свободно: немецкий, французский, английский. Экономист, причем грамотно улавливающий дух времени. Именно бухаринская постепенная политика коллективизации, направленная на обогащение крестьян, проводится вот уже десятый год в стране.
Орлов жевал совсем неплохое мясо, и все не мог понять: ладно сам он, контрразведчик, ненавидящий красных ротмистр, пойманный на горячем за неделю до подготовленного побега в Финляндию, и вынутый Корабельщиком буквально из-под расстрела. Но Бухарин с Лениным не разлей вода, Сталина запросто называл «Коба». И даже на заседании Совнаркома Сталин защищал главного заговорщика. С таких-то высот зачем бунтовать?
Бухарин между тем доел бифштекс, положил нож и вилку на тарелку крестом, что в этикете ресторана означало: «Закончил, прошу подавать следующее блюдо».
— Я отвечу на ваш вопрос, если вы обещаете мне честный ответ на мой. Годится?
— Пожалуй, сделка честная. Извольте ответить, а за мной не задержится.
— Вам сейчас, наверное, думается: вот же дурак этот Коля Балаболкин! Мог стать нарком просвещения, а стал клейменый каторжник, верно?
Пианист не стал отпираться, а только молча кивнул, положив и свои приборы по образцу собеседника. Официанты сейчас же понесли десерт, заказанный кофе по-турецки, сваренный в настоящем песке. Мужчины помолчали, дав посторонним время отойти подальше.
— Но вы, Владимир Григорьевич… Да-да, я знаю ваше имя и фамилию, — Бухарин вздохнул, — причем от некоего антиквара, Георгия Бергма, члена Санкт-Петербургского летного клуба… Помните такого?
Пианист пожал плечами:
— Много передо мной прошло мальчиков с многозначительными взглядами. Всех не упомнить. Итак, что же вы предлагали взамен двухголовой диктатуры большевиков с эсерами?
Бухарин улыбнулся плотоядно:
— Диктатуру одной партии. Большевиков. Вся эта видимость парламентской борьбы нас только замедляет. Как ни назови вождя, председателем ли Совнаркома, царем или гетманом, суть в том, что все в стране делается по его слову. Так зачем нам фиговые листки «демократического централизма»? Диктатура пролетариата должна осуществляться открыто и гласно. А недовольных к ногтю! Спасибо Корабельщику за машины и моторы, но их применение не его забота. Он улетит, а нам здесь жить. Вот какой был наш лозунг.