— … И с особенным удовольствием обойдемся без Корабельщика!
— … Обойдетесь, конечно. Но я сам не знаю, не исчезнет ли со мной вся наномеханика. Потому вам я аватара делать не стал, хоть это и намного проще технически. Прирастил новое тело к спасенной голове, почти три года возился. Биолог из меня, прямо скажем, не ахти.
Корабельщик опять говорил ровным, безжизненным тоном. Сталин смотрел в море и теперь уже начал там что-то различать. Справа столбы черного дыма. Слева, кажется, тоже.
— Три года! Почему же так долго?
— Потому что аватар для меня — принадлежность. Часть корабля. Как пушка или мотор, понимаете? Пушка — чтобы стрелять. Мотор понятно. Аватар…
Корабельщик махнул руками округло:
— Как вы полагаете, зачем?
— Для разговора с портовыми властями? — выдал Сталин мысль, дикую для него, но все же недостаточно дикую для проклятой сказки. Потому что Корабельщик ответил без ухмылки:
— Аватар эталон понятия «время». Как в рации кварцевая пластинка эталон опорной частоты, понимаете?
В технике Сталин разбирался на хорошем среднем уровне и потому просто кивнул.
— Без аватара я времени не ощущаю. Пока спохватился, почти шесть месяцев прошло.
— А как же вы мою… Голову… Доставили на борт?
— Обернитесь.
За спиной Сталина оказалась чудовищная механическая многоножка, державшая в руках обычнейший поднос, на подносе чайник, булку, чашки и розовую, даже на вид мягкую, колбасу.
— Перекусите. Вам необходимо. Присядете?
Еще одной парой рук многоножка протянула стул со спинкой.
— Ловко, — Сталин снова подавил желание выхватить наган: толку от него здесь, на борту… Сел. Непривычно-свободно двигая левой рукой, взял чайник, наполнил чашку, пальцами отломил булку. Рука действовала превосходно.
— Страховочный бот оказался на месте через несколько секунд и успел законсервировать мозг, пока там кровообращение не встало. Вы просто лежали ближе всего к его маршруту.
— А другие? Ленин, Ворошилов, Орджоникидзе?
— Ленин погиб на месте. Орджоникидзе год провалялся в больнице, и тем спасся: про него все забыли. Ворошилов несколько часов отстреливался из кабинета, пока ему туда гранат не накидали.
— Надо же, Клим… Не ожидал, честно говоря.
— А уж я-то как не ожидал.
Корабельщик тоже сел за столик — откуда под ним взялся стул, Сталин и не задумывался. Не до ерунды.
— Фрунзе?
— Умер на операционном столе.
— Залечили?
— Как и Кирова.
— Мироныча? Питер не взбунтовался? Там же Кирова любили!
— Свердлов живо всех сорганизовал и двинул пламенную речь. На предмет мести за любимого вождя. Обвинил военных в заговоре, шпионстве на Японию и Францию. Уцелевшие бухаринцы пошли за ним, потому как не пропадать же наготовленным еще с позапрошлого заговора вагонам листовок и прокламаций. Но Яшка их за год передушил поштучно, а сам в первые секретари пролез.
— Надо же, как bedi aghmochnda… То есть, как судьба повернулась. Если совсем честно, Ленин заслуживал вашей помощи все-таки больше. Но выжил я.
Тут Корабельщик совсем невесело усмехнулся и разлил остатки чая:
— Кисмет. Карма. Канон! Попаданец только со Сталиным должен говорить. Иначе…
— Иначе что?
— Иначе неканон, — вовсе непонятно разъяснил Корабельщик.
Сталин фыркнул. Вкуснейший чай, как приятно желудку после долгих дней мучения непонятно чем! И булка превосходная, не хуже старого Филиппова. И колбаса нежная.
И жизнь ему Корабельщик все-таки спас.
Но и не спросить нельзя.
— Как же вы… Вы — и такое прохлопали?
Против ожидания, Корабельщик не обиделся. Вздохнул только:
— Ушами!
Перемолчал. Выдохнул:
— Ну да, прохлопал. Облажался. На всякого мудреца довольно простоты, вот и на меня ее хватило. Ход кротом — это когда роешь под землей, а кто рядом, не видишь, только дрожь земную чуешь. То ли свой, то ли чужой, то ли вовсе Индрик-зверь. А не один я такой умный, не один я горазд хитрые планы строить. Полно кротов, а ящик маленький… Не Коля «Бухарчик», так еще кто-нибудь сообразил бы.
Моряк снова подошел к панорамному окну. Сталин встал рядом. Мебель и посуду прибрала сороконожка. Корабельщик смотрел на море. Сталин посмотрел тоже. Ни суденышка, ни кораблика. На горизонте, что слева, что справа темные тучи… Берега, что ли?
Прежде, чем Сталин успел спросить о местонахождении, Корабельщик сказал — и теперь уже живым, задумчивым и расстроенным голосом:
— Что Пианист меня предал, я узнал по пропаже сигнала от метки. Он упорный оказался и храбрый, сразу руку с печатью отсек, и я долгонько его искал. Что же до Бухарина, так он-то на посторонний взгляд ничего предосудительного не творил. Конфетти и конфетти. Баллоны — чтобы детишкам шарики воздушные надувать. Это уже после мои боты всю цепочку размотали. Так ведь это ж, поймите, потом!