Ночь. Луна. Пот из подшлемника.
Тянутся, тянутся секунды, ревут моторы, где-то вокруг нарезает спирали невидимая смерть, выверяет прицел Восьмерка, Четвертый дергает рычаг перезарядки, командир Дюжины тоже дожидается ответа с базы, и радист на лучшем в Свободной Польше пеленгаторе вслушивается в слабый голос, потусторонний, словно песок в отмеряющих жизнь часах.
— … Двенадцатый, замены вам не будет. Здесь до сорока ночников, «желтомордые!» Мы успели поднять второй состав, третий уже взлетать не может, полоса разбита, самолеты горят на стоянках. Приказ прежний, прежний, выполняйте… Держитесь, хлопцы!
Вот зачем все придумано. Дюжина она конечно Дюжина, но не боялось рыцарство хитрых казаков Хмеля, и сейчас не побоится. Польша, Испания да Франция, а больше рыцарского духа ни в ком не осталось. За вашу и нашу свободу! Заявлена цель Брно, а поведем над горами далеко в противоположную сторону, чуть не до Львова. Тем временем «Нормандия» ваше гнездышко за бочок и припечет.
-… Ну, пошли…
Что-то знакомое мелькнуло в шелестящем голосе, но что, никто сообразить не успел, потому что проклятые твари появились отовсюду разом, и снова турели попросту не успевали за большевицкими монопланами, за комками ночного неба с пороховыми ускорителями.
Дальше в памяти кусками: трассер алый, трассер белый, зеленая вспышка — попали в кого-то. У немцев принят золотой, у венгров синий — говорят, в честь синей гусарской формы. У всех прочих трассеры красный с белым, потому как самые дешевые составы. Да и не воюют нормальные пилоты ночью, нет смысла возиться с опознанием по трассам…
Рванул сосед прямо с бомбами, два истребителя по темноте столкнулись, кто-то внизу зацепил склон и теперь пламенным бичом бороздит сосновый бор. Левому ведомому снаряд в кабину, сзади разорвало еще истребитель; а вот сосед по строю, нижний стрелок поливает огнем своих. То ли сослепу, то ли спятил во вспышках цветного ужаса.
Нижний стрелок? Но трассер зеленый!
А нету, оказывается, больше нижней турели у соседнего борта. Незамеченный в свалке ночного боя враг лихо спикировал, выровнялся буквально над головами овечек, и пристроился под брюхом четырехмоторника. Такое на воздушных праздниках проделывают мастера из мастеров, и то днем. Этот же в ночном бою, с первой попытки, над незнакомыми горами. Да стоит, как привязанный, и возмущения воздуха от пяти моторов по тысяче сил — безразличны! Словно бы он самый воздух видит.
Словно и правда — нечеловек?
Свои по нему стрелять боятся, чтобы не задеть «Стирлинг». Большевик же снес эту самую турель, потом два мотора ближнему, потом еще нижнюю турель правому в тройке, и виден лишь в отблесках собственных выстрелов. Номер на хвосте в ночи не разобрать, но к чему он? Раз вы, большевички, людьми быть не желаете, так и не надо. «Сорок шестой» чуть снизу подошел, сам едва не надевшись на сосны, и прошил краснюка трассой; правда, и «Стирлинг» над краснюком получил немного в брюхо, но он и без того уже дымился.
Горит!
Уже не горит, уже куски падают, и ударная волна во все стороны, и снова ни до чего, самим бы в не уйти в «сухой лист», в плоский штопор, а близко тут горы, несутся черными полосами…
Выровнялись!
Точно на «сорок шестого» пикирует сверху темная молния, строчка выхлопов по ночной черноте, крест лунных бликов на спинке фюзеляжа да по крыльям, но нет почему-то зеленых трассеров. Патроны вышли? Пулеметы заело?
— Уворачивайся! Беги, Стефан, беги!
В ответ из наушников хрипло: «курва мать!» А потом рокот, как водопад — и снова огненный шар. Нет больше Стефана.
Таран?
Да что они, в самом деле, как с цепи сорвались?
Самолет остановиться в небе не может. Позиция для открытия огня — коротенький отрезок прямого полета, чтобы прицел не болтало. На этой позиции истребитель только и можно поймать. При свете без шансов, Дюжина расстреляет со снайперских дистанций, там не одна Восьмерка умеет быстро считать упреждение, там все хороши. Мало того, командирская машина Дюжины вместо тяжелых пулеметов несет мощное радио, немецкую оптику, и радар опытного завода. Командир видит поле, выбирает время и способ удара, вот потому-то за полтора года войны Дюжина не промахивалась.
Ночью все преимущества хорошего обзора пропадают. В собачьей свалке и радар не отличает своих, и потери больше от столкновений, чем от пуль. Нормальные пилоты близко не лезут, стреляют издали, больше полагаются на удачу. Кого-то сожгут, кто-то подвернется под ответную трассу. Не остановят «коробку», так пощипают. Обычная война в небе.