— До Жешува хватит, а там наши стоят крепко, — пояснил пассажиру Григорий, убирая заполненный контрольный лист в фанерный кармашек на внутренней стороне паровозной дверцы.
— А потом?
— А потом на Львов, — пожал плечами Григорий. Спросить? Лучше не спрашивать, красную книжечку так просто не показывают. Мигнул Александру и Косте глазами на пассажира: приглядывайте мол. Те кивнули ответно: сами понимаем.
Наконец, залпы в воздух разъединили драчунов. Угрюмых пехотинцев загнали в теплушки. Рычащих танкистов оттащили буквально как собак, за воротники, под стволами повели в комендатуру.
Прицепили теплушки, прицепили платформы с горелыми танками, прицепили хвостовой броневагон с зенитками. Проверили заслонки и крышки. На внутренние стороны дверей паровозной будки Григорий повесил бронежилеты инженерно-саперной бригады, выменянные за двадцатилитровую бутыль настоящего полтавского самогона.
— Двери теперь не открываем, не выходим. Из кустов могут очередь влепить.
Пассажир поднял густые брови:
— А теплушки? Тонкие доски?
— Там брустверы из мешков изнутри вагонов или цемент залит в двойные стенки.
Пробежал вдоль состава выпускающий, огрехов не нашел, спрятал контрольный лист за пазуху, поднял белый жезл. Костя перекрестился, не сильно прячась. Григорий двинул регулятор — поехали.
— Вы можете поспать, — сказал Александр. — Меня ночью подмените, я пока вон с учебником посижу.
— А куда готовитесь?
— В Киевский железнодорожный, — Александр вздохнул. — Когда бы не война, три года назад поступил бы.
Пассажир поморгал, явно задумавшись. Почесал затылок и полез на спальную лавку в торце тендера, прикрытую от непогоды козырьком. Ворочался недолго. Или устал, или просто умел засыпать в любой ситуации.
Спал пассажир долго, и проснулся только уже вечером, когда подходили ко Львову.
Когда подходили ко Львову, на ночь в станционных запасниках уже не прятались. Пограничники не допускали сюда Армию Крайову, поезд безопасно шел в темноте. От облегчения люди разговорились; пассажир слышал их со своей лежанки обрывками:
— … Поляки тоже неправы, не скажи. Вон, как наши в тот самый Жешув заходили. Сколько там русинов живет. Под паном им жопу шомполами, как у нас при царе. У нас-то про этакое давно забыли. При нас все же лучше стало!
— А теперь стонут, что колхоз, продразверстка. Нам по котлам стреляют, Семену между Купно и Виделкой гранату на тендер закинули.
— Кстати, пассажир наш…
— Похож. Похож, что ни говори.
— Вот и не говори лучше. Чека много власти забрало.
— Ну, мы-то «черные», мы на своих не доносим. А чем плох колхоз? Что они могли со своих делянок? В колхозе выгоднее, это мы еще когда обсуждали, помнишь?
— Зато не сбежишь. Разверстали на всех, и сдохни, а дай пять пудов. Не управишься, соседи побьют…
— Костя, ты в отпуску был. Как там Соцгород?
— Новые кварталы чудные, что ты! Дом как одно целое, внутри дома улица, все на ней: и лавки с товарами, и садик с яслями. Дитенка в ясли, сам на работу… Чудно, хоть и непривычно.
— Немец, небось, проектировал? Нынче много их.
— Говорят, вовсе француз, Курвуазье какой-то.
— Курвуазье, Костя, это коньяк. Его пьют. Ртом пьют, если что. Сходил бы ты, правда, на курсы общей культуры. Оно и стоит копейки, а хоть козлом при девушке не будешь. А про архитектора вашего в «Железнодорожнике» статья большая была, это французский социалист Корбюзье, к нам перебежал, когда во Франции фашизм в рост попер. В газете тот француз на вопросы отвечал: чего мол, сбежали в наши дикие степи? Отвечает: меня там хотели заставить проектировать большие тюрьмы для неугодных, каторги промышленного масштаба. Но самое говно, говорил — белые комнаты.
— Это как?
— Да черт его знает. Газету с продолжением заиграл кто-то, а где теперь старый номер взять?
— В библиотеке наверняка есть, — но продолжать фразу Александр не стал. Не строят планы до прибытия, недобрая примета.
И правда, вон Костя настороженно вглядыватся в темноту:
— Григорий, красный сигнал вижу. Бартатов закрыт.
— Приготовиться к торможению. И… Константин, глянь там.
Константин сунулся в тендер, поглядев на пассажира; тот притворился спящим, сам не понимая, почему. Константин вытащил из-под лавки сверток, погремел, пощелкал затворами, передал машинисту. Матерясь в тесноте рубки, Григорий раздал всем обрезы — даже в щелочку приоткрытых век пассажир ошибиться не мог.
Сопение, свисток, сильный толчок. Поезд встал.