— Теперь он привязан лично к вам, для всех иных это просто зеркальце.
— А для меня?
— А для вас это средство связи. Прикладываете ладонь, ждете появления букв. А дальше просто все, разберетесь. Одно прошу: всем не показывайте. Ни к чему шпионам — а их у вас будет немало, не обольщайтесь! — знать о такой возможности. Кто-то все равно узнает, ну так им что-нибудь соврете о наследстве запорожских колдунов-характерников.
Скромный убрал подарок во внутренний карман и так уже раздутого от книг френча. Проворчал:
— Спать придется на спине. Только там карманов нет.
— И зря. Нашейте и маленький пистолетик носите под самым воротником. Прикажут, недобрым случаем: «брось оружие, руки за голову!» — тут и пригодится. Одного моего знакомого полоснули между лопаток ножом, а он там сорок царских империалов плотно вшил. Мало ли, коней достать, подкупить кого. А пригодилось вот как: нож соскользнул и знакомец мой выжил…
Вернулись снова к той же опоре под часы.
— Четверть часа. Пойду, наверное. — Скромный поднял взгляд и посмотрел точно в лицо… Кому? Матросу? Инопланетнику? Спутнику?
— Корабельщик, теперь моя очередь задавать ваш любимый вопрос. Чего мы этим добьемся?
— То есть?
— Вы тут говорили о переводе стрелки, верно?
— Допустим.
— Из этого я заключаю, что вы, во-первых, как-то видите эти стрелки. А во-вторых, вы видите оба пути, старый и новый. И старый вам отчего-то сильно не нравится.
— Не нравится, — вздохнул теперь уже матрос. Ну никак не получалось видеть в нем чужого! Полностью он вписывался в Саратовский вокзал Павелецкой железной дороги. Такие же братишки-балтийцы или черноморцы сейчас грузились на шестом пути в теплушки, поднимая руками колесные станки пулеметов, богатырскими рывками закидывая патронные ящики.
— Чем же новый путь лучше?
— Некогда входить в подробности, — Корабельщик утер пот со лба — впервые за все эти жаркие июньские дни. — Я вам одну только цифру назову. Разница между старым и новым путями, на сегодня, по предварительной оценке — триста миллионов жизней.
— Как же вы считали? Откуда вы можете это знать?
— Не я считал, поумнее меня люди старались. В моей стране все то же самое происходило. И революция, и партии. Назывались, конечно, иначе, да не в названии же суть. А к чему пришло, даже вам лучше не знать, спать плохо будете.
Скромный еще внимательнее всмотрелся лже-матросу в лицо и понял:
— Личное это для вас. Где-то в тех трехстах миллионах и ваши сгинули. Война?
Паровоз крикнул. Корабельщик отшатнулся и словно бы опустил на лицо старинное рыцарское забрало, сделавшись опять веселым, непроницаемым для горестей матросом-анархистом, провожающим товарища на бой и на подвиг.
— Езжайте, Нестор Иванович, — произнес Корабельщик тихо-тихо. Хлопнул собеседника по плечу:
— Помните, что разведка и контрразведка для вас означают ни много, ни мало — самую жизнь. При случае связывайтесь. Много не обещаю, а чем смогу — помогу.
Анархист еще раз всмотрелся в товарища. Молча кивнул, пожал руку, обернулся и побежал на второй путь, вскочил в забитый людьми вагон, который почти сразу же тронулся. Над вокзалом встал еще один султан дыма: паровоз упирался в полную мощь.
Корабельщик махал бескозыркой, пока лица отъезжающих не слились в белое пятно. Потом надел бескозырку на положенное место, развернулся и зашагал в Кремль.
Кремль гудел на все заставки. Совнарком собирался в Андреевском зале Большого Кремлевского Дворца. Малый Николаевский дворец, оснащенный телефонами, подошел бы лучше. Но в нем как раз помещался штаб юнкеров прошлой осенью, и восставший народ приласкал «белую кость» из пушек, причинив дворцу немалый ущерб, так что совещание расширенного состава перенесли в Андреевский зал.
Так что приглашенные собирались возле «входа с шарами» — для главного дворца империи вход, пожалуй что, выглядел скромно. Затем по пяти чертовым дюжинам ступеней серого ревельского гранита поднимались во второй этаж, проходили аванзал и вступали под огромный белый свод Георгиевского зала. Мало кто из приглашенных на Совнарком прежде мог войти в орденские залы Большого Дворца, и потому тут все крутили головами, тщетно пытаясь поймать глазами знакомое и привычное. Вотще: белый кессонный свод Георгиевского зала парил на высоте добрых пяти этажей. Пожалуй, самое знакомое тут были мраморные доски с золотыми буквами, куда вписывали кавалеров орденского знака Святого Георгия.
Под ноги стелился паркет из множества пород ценнейшего дерева; июньское солнце играло на бронзовых люстрах. Люди проходили к неприметным дверцам в дальнем торце зала, предъявляли мандаты патрульным латышским стрелкам. Ожидали, пока барышня за нарочно поставленным столиком впишет их в журнал посещений. Проходили за дверь и через небольшое время оказывались в зале ордена святого благоверного князя Александра Невского. Тут все сияло золотом, стены светились мрамором розового цвета; в отличие от вытянутого на шестьдесят шагов Георгиевского, Александровский зал имел более привычную кубическую форму.