Здесь уже прибывших встречали секретари Совнаркома, удостоверяя личность каждого; здесь же размещался еще один пост, уже добрых двадцать чекистов с маузерами — но даже такая крупная группа терялась под сводами зала.
Наконец, допущенные входили в бывший тронный зал — Андреевский, ордена, соответственно, Андрея Первозванного.
Два ряда колонн вдоль зала придавали ему вид большой церкви; над колоннами золотые шнуры оконтуривали сходящиеся белые крестовые своды. В синем торце под балдахином из натурального горностаевого меха помещался трон — при царе в Андреевском зале сидеть позволялось только самому царю. Даже императрица здесь не предполагалась, для нее имелся особый зал, Екатерининский. Но туда уже никто из приглашенных не пошел за ненадобностью. Перед самодержцем тут все навытяжку стояли, а нынче время не царское. В Большом Кремлевском дворце поселились члены выборного правительства. Под гобеленами семнадцатого века запросто ставили самовары, на аугсбургских стульях без малейшего стеснения сушили белье.
Вот и в Андреевском зале поставили должное число столов, стульев, притащили более-менее аккуратную кафедру для докладчика. В соседнем зале — Кавалергардском — поместился еще взвод кремлевской охраны; туда же набились приглашенные военные, потому как возле камина можно было курить.
Собственно Совет Народных Комиссаров собрался за столами, но Ленин все почему-то не начинал совещания.
Корабельщик, сидевший чуть поодаль, разглядывал собравшихся. Гражданские все носили костюмы, и непременно с жилеткой. Непременно аккуратная бородка, усы, часто мелькали очки. Среди военных никакого единообразия, на удивление, не наблюдалось, что Корабельщик счел лучшим доказательством юности новой России. Мундиры и гимнастерки, морские бушлаты и только-только начавшие появляться в Москве куртки с накладными карманами, будущие юнгштурмовки. Черные кожанки чекистов и гонцов-мотоциклистов — здесь их пока что именовали самокатчиками, объединяя с велосипедными ротами. Женщин в зале ни одной Корабельщик не заметил: революция, конечно, провозгласила равенство полов, но между провозглашением и воплощением дистанция…
Корабельщик вздохнул. Почти как от сегодня до нужного ему времени, до жутко далекого и почти невероятного здесь, среди пахнущего табаком, чернилами и дегтем собрания.
— Кого ждем? — поинтересовался знакомый Корабельщику нарком просвещения и культуры Луначарский.
— Троцкого, — ответил вполголоса нарком финансов, Гуковский. Он еще в апреле предложил свой вариант «новой экономической политики», и теперь на всех заседаниях более всего беспокоился о продвижении своего начинания. Тот же мятеж Чешского Легиона волновал Гуковского исключительно с точки зрения сохранности золотого запаса.
Вбежал очевидно растревоженный чекист, подскочил к наркому внутренних дел, Петровскому, доложил. Тот повернулся к председателю — Ленину — и все так же вполголоса что-то сказал ему, протягивая донесение.
Прочитав бумагу, Ленин как стоял, так и сел!
Наступила мертвая тишина: даже пишущей ручки никто не выронил. Здесь очень хорошо помнили, что выроненная ручка оставит громадную кляксу.
Овладев собой, Ленин поднялся, перешел из-за стола за кафедру и поднял руку, требуя внимания. Впрочем, собрание и без того уставилось на оратора в напряженном ожидании.
— Товарищи! Мы понесли тяжелую утрату! Рука буржуазного наймита настигла товарища Троцкого! Он погиб как борец, на боевом посту! Будучи наркомом военных дел, товарищ Троцкий принимал делегацию из дружественной Германии по вопросам организации горнопехотных батальонов… Так в докладе Дзержинского, товарищи. Один из членов делегации оказался предателем. Он выхватил альпеншток из образцов снаряжения и нанес товарищу Троцкому несколько ударов, от которых этот последний скончался на месте!
Окаменение от невероятной новости продолжалось достаточно долго, чтобы Корабельщик обронил — будто и про себя, но услышали его даже охранники за колоннами в дальнем уголке зала: