– Моей жены. Подарок какого-то ее родственника-археолога. Он… как бы это выразить?… Он спас ее с раскопок, которыми руководил в Луксоре в… дайте подумать… да, в тридцать первом году, если не ошибаюсь. – Затем он предпринял одну из своих неуклюжих попыток рассеять неловкость ситуации. – Как я сказал, это мумия моей жены. Можно выразиться, моя мумия через брак. Ха-ха-ха!
– Весьма остроумно, – вежливо отозвался Трабшо.
(Откровенно говоря, этой шуткой Роджер Ффолкс потчевал абсолютно каждого, кто когда-либо переступал порог его дома, и к этому моменту она была такой же старой и усохшей, как сама мумия.)
Полковник свернул в правую галерею мимо двух спален для гостей, соединенных общей ванной, затем пошел дальше направо по узкому коридору, в конце которого винтовая лестница вела наверх в спартански каменный коридор, куда выходили комнатушки прислуги. И вот там-то, будто спираль ленты, праздничные извивы которой были тщательно выутюжены, винтовая лестница выпрямилась в набор ступенек, а напротив самой верхней маячила дверь чердака.
Еще не поднявшись на последнюю ступеньку, старший инспектор увидел, что внутри этого чердака было совершено гнусное преступление. Дверь не только была взломана, но и упиралась в какой-то большой неподвижный предмет, не позволявший ей открыться более, чем на щелку – предмет, который, несомненно, был человеческим телом, распростертым на полу в позе столь же случайной, как бросок игральных костей. А просочившаяся из-под двери струйка свернувшейся крови неуместно ярким живым цветом контрастировала с унылой серостью каменных плит лестничной площадки.
Трабшо не стал тратить времени на эту кровь. Бережно, чтобы не потревожить труп больше, чем того требовала необходимость, но тем не менее достаточно сильно – ведь иначе ему не удалось бы проникнуть внутрь чердака, он нажатием плеча отворил дверь настолько широко, насколько она поддалась, перешагнул через открывшиеся взгляду останки Реймонда Джентри и вошел внутрь.
Помещение, аскетически строгое, как келья отшельника, высотой превосходило длину, если не считать скоса потолка, упиравшегося на половине человеческого роста в стену напротив того места, где теперь стоял старший инспектор. Меблировка была также крайне скудной, исчерпываясь одним выщербленным деревянным столом, колченогим стулом с продавленным плетеным сиденьем и одиноким креслом. Обтяжка последнего, которую в свое время назвали бы атласной, настолько протерлась, что желто-белая набивка неаппетитно торчала повсюду на ее выцветшей поверхности, и было невозможно отгадать, каким узором она когда-то щеголяла.
Над креслом и позади него находилось одно-единственное окошко чердака, овальное, не застекленное и пересеченное вертикально парой параллельных железных прутьев.
Впрочем, внимание всех приковывало зрелище мертвого Реймонда Джентри. Облаченный в контрастное сочетание угольно-черной пижамы и белого халата из вафельной ткани, он лежал поперек пола, и желтушно-женственные черты его лица искажала гримаса неописуемого ужаса. Обеими руками он стискивал собственную шею, струйки крови змеились поперек его длинных тонких пальцев, будто множество экзотических рубиновых колец.
Пригнувшись, чтобы осмотреть труп, старший инспектор аккуратно расстегнул продырявленную и опаленную куртку черной пижамы, чтобы осмотреть рану от пули. Дон отшатнулся в отвращении.
Затем Трабшо выпрямился, достал из кармана почернелую курительную трубку, засунул незакуренную в рот и обернулся к полковнику.
– Полагаю, – сказал он очень серьезно, – вы нашли его именно таким?
– Всеконечно. Ничто не передвигалось и даже не трогалось. Я прав, Дон?
– О чем вы? – промямлил молодой американец, все еще не оправившийся от потрясения, вызванного внезапностью открывшейся его глазам раны Джентри во всех ее подробностях.
– Я сказал, что тут все было так, как когда мы его нашли?
– Угу, именно так. Таким, какой он сейчас. Приткнутым к двери.
– И уже мертвым? – спросил старший инспектор.
– О да, – ответил полковник. – Тут нет никаких сомнений. Мы, правда, попросили доктора поглядеть на него. Но помочь ему было уже нельзя. Однако, как нам сказал Ролф, убит он был только-только. Но это согласовывалось с тем, что я сам слышал выстрел.