— Кто? — дернулся следователь.
— Сейчас я вам сказать не могу. Здесь такая слышимость. Я лучше к вам подъеду. Сейчас! Хотя нет, не сейчас. А через час. Мне нужно заскочить домой, чтобы захватить три расписки, для того, чтобы вы сразу въехали, из-за чего убили Вороновича.
— Подождите, скажите фамилию убийцы, — строго произнес следователь.
— Фамилию я не знаю, — со свистом прошептал Чекушкин. — Я его видел только один раз на кладбище. Вы его тоже видели… а сейчас он здесь, в редакции…
На этом гудки оборвались. После этого Батурин еще трижды набирал редакционный телефон Чекушкина, но трубку упорно не брали. Пришлось позвонить вахтеру, чтобы выяснил, в чем дело.
— Арнольд Евсеевич только что ушел домой, — ответил вахтер.
3
Инга не помнила, как вышла из Юлькиного подъезда. Она добежала до метро, доехала до какой-то станции, вышла на улицу и побрела по каким-то закоулкам, дворикам, переходам. Она никого не замечала, только без конца шептала как полоумная: «Ведь Юлька не вынесет. Боже мой! Бедная Юлька! Неужели Алешка умер!» Какие жестокие испытания господь обрушивает на таких милых людей. Во имя чего? Почему с чекушкиными и вороновичами ничего подобного не происходит?
Тут она встрепенулась и кинулась к таксофону. Бедняжка не помнила, как дозвонилась до института Склифосовского, как она вообще узнала, что нужно звонить именно в институт? Она даже не помнила, каким образом вышла на нужный номер. Но в ту минуту со второй попытки она попала именно туда, куда было нужно.
— Сегодня ночью к вам поступила семья Петровых. Они отравились грибами. Вы не можете сказать, как они себя чувствуют?
— Мы уже давали эту информацию в прессу, — ворчливо ответила тетенька с противным голосом. — Все данные в пресс-центре института. Записывайте: женщину удалось спасти. Ее состояние удовлетворительное. В данный момент ее жизни ничто не угрожает. Мальчик скончался в два часа ночи от интоксикации яда бледной поганки. Его отец скончался сегодня в шесть часов утра…
Инга выронила трубку и без сил опустилась на корточки. Сколько она так просидела, в памяти не отпечаталось. Но запомнилось, что в какой-то момент неожиданная злость охватила девушку. Она вскочила на ноги, подняла кверху кулаки и крикнула на всю улицу:
— Пропадите вы все пропадом!
Прохожие шарахнулись в сторону, а Инга дико расхохоталась. Кому предназначалось это восклицание, девушка не помнит. Но в ту минуту, конечно, знала кому. Также она чувствовала, что сейчас с ней начнется истерика.
Вне себя от страха Инга помчалась к недействующему фонтану. Не обращая внимания на окружающих, она умылась несвежей водой из бассейна и наконец огляделась. Это была Пушкинская площадь. Вокруг тьмы и тьмы народа, и все смотрят на нее с насмешливым любопытством. Нужно было собраться, поехать в больницу, отыскать Юльку и поплакать вместе с ней.
Она метнулась к переходу, но перед самым входом в метро почему-то раздумала ехать к Юльке. Подошла к таксофону и набрала номер Вороновича. Трубку долго не брали. Наконец длинные гудки оборвались, и обаятельный женский голос произнес:
— Да, я слушаю.
Это был голос его жены. Инга его знала и боялась. Но в ту минуту она ему даже обрадовалась.
— Нельзя ли услышать Натана Сигизмундовича, — произнесла девушка скороговоркой.
— Он на работе, — ответила женщина коротко и сразу положила трубку.
«Тем лучше», — подумала Инга и вошла в метро. Через пятнадцать минут она уже топталась на крыльце у дверей редакции журнала. Несмотря на то, что двери были не заперты, девушка почему-то оробела. В другое время она бы нагло толкнула их и вошла в журнал как ни в чем не бывало. На этот раз Инга позвонила и дождалась момента, когда вахтер сам распахнул перед ней дверь. Не успела она объяснить свой приход, как охранник, к недоумению гостьи, с готовностью выпалил:
— Ну, наконец-то! Сигизмундович, должно быть, извелся.
Девушка проскочила мимо и подумала, что, вероятно, о ее визите Натана предупредила жена. Она поднялась на второй этаж и пошла по коридору. Было тихо и пусто. «Как удачно, что сейчас утро», — думала девушка.
Сейчас она бросится к нему в объятия и зароется в его могучих руках. Инга спрячется в них, словно улитка в раковину, все расскажет, попросит прощения, и он поймет и простит. И они больше никогда не расстанутся, ибо девушка в ту минуту знала, что ее спасением был Воронович. Не рассорься тогда с ним, она бы никогда больше не встретилась с тем парнем…
У его дверей почему-то сильно пахло парфюмерией, как будто только что распечатали турецкое мыло. Она рванула на себя дверь и в ужасе застыла на пороге. У нее не было сил даже вскрикнуть. Первую минуту Инга думала, что ее обманывает зрение. Бедняжка изо всех сил зажмурилась и сумасшедше тряхнула волосами. Нет, зрение ее не обманывает. Ее спасение висело под потолком, а под ногами валялся стул. «Зачем же так, если ждал?» — удивилась она, не в силах пошевелиться.
Его лицо было грустным и уже безвозвратно чужим. Он висел настолько беспомощно и одиноко, что страх начал перерастать в жалость. Внезапно Инга заметила, что из рукава покойного торчит листок. Он как бы специально предназначался для того, чтобы его заметили. «Предсмертная записка, — подумала Инга. — Возможно, адресованная ей. А кому же еще, если вахтер сказал, что Натан ее ждал».
Преодолев страх, Инга на цыпочках подошла к повешенному и коготками вытянула из рукава вчетверо свернутый лист бумаги. При этом она коснулась ладонью его холодных пальцев и вздрогнула. В ту же минуту ей показалась, что Воронович едва заметно усмехнулся и приоткрыл один глаз. Инга в ужасе попятилась назад, впившись глазами в его лицо. Нет. Он не усмехался. И не открывал глаза. Девушка уперлась спиной в дверной косяк и замерла. Внезапно ей снова показалось, что Воронович пошевелил пальцами. Она метнула взгляд на его руки и снова впилась в лицо. После чего осторожно шагнула в коридор и вдруг, развернувшись, что есть духу понеслась прочь.
Коридор был длинный и гулкий. Цоканье ее босоножек било по мозгам, и от этого было ощущение, что следом бегут и дышат в затылок. Только у самой лестницы Инга позволила себе оглянуться. Коридор просто убивал своей пустотой.
Инга стремительно спустилась с лестницы, пробежала мимо каптерки вахтера и вылетела во двор. В пустом дворе было еще страшнее. Девушка взглянула на окно его кабинета, которое располагалось прямо над подвалом, и похолодела от ужаса. Воронович смотрел ей вслед и хищно скалился. Потом на улице Инга сообразила, что это было не лицо Вороновича, а сбившаяся занавеска. Тем не менее она неслась галопом по Волкову переулку до самого метро. «Теперь домой! Только домой, к маме!» — тикало в мозгах.
В метро она развернула лист бумаги, и лицо ее вытянулось от изумления. Это была не предсмертная записка, а обыкновенное четверостишье нелепейшего содержания, отпечатанное на принтере. «Тьфу!» — с досадой произнесла Инга и, скомкав листок, бросила его на пол.
Едва Инга переступила порог квартиры, мать тут же начала отчитывать за неполитые цветы и пыль на телевизоре. Она торопливо собиралась в свою контору и в упор не замечала смертельной бледности на лице дочери. Она давно уже не чувствовала Ингу. После того, как от них ушел отец, мать стала для дочери хуже посторонней тетки. «Ничего ей не расскажу», — зло подумала девушка и, проскочив в свою комнату, заткнула уши.
После того, как мать ушла, Инга без сил повалилась на кровать, и новая волна ужаса нахлынула на нее. Девушка вдруг совершенно четко услышала на лестнице кашель Вороновича и его тяжелые шаги. Инга вскочила с дивана и спряталась за шифоньер. Шаги замолкли. Видимо, галлюцинации. В прихожей раздался звонок. Инга схватилась за грудь и подумала, что сейчас у нее разорвется сердце. Она на цыпочках прокралась в прихожую, взглянула в «глазок» и вздохнула с облегчением. Перед дверью стояло два милиционера.