— Зачем? Не сказал?
— Нет, не сказал. Сказал только, что к нему должны прийти и чтобы я пропустил. В десять подошла Инга. Я ее и пропустил, как он велел.
— Вы ее знали?
— Видел несколько раз. А знать не знал. Он ее частенько приводил в редакцию… ближе к ночи. Но в последние полгода я ее не видел. Я даже подумал, что Инга его бросила. Оказывается, нет. Честно говоря, я сегодня удивился, когда снова увидел ее. Вот до нее он водил девиц через день. Но после того как его жена учинила в редакции скандал, стал водить значительно реже.
— Как выглядела девушка?
— На ней лица не было. Глаза шальные, ничего не видят. Мне даже показалось, что она была под наркотой. Я еще подумал, совсем опустилась девчонка. А была такой светлой.
— Вы с ней разговаривали?
— Можно сказать, нет. Перекинулись парой слов. Она спросила: «Воронович у себя?» Я ответил: «Уже два часа, как тебя ждет». И все. Она сразу побежала наверх. Ну, а как выбежала, я даже не заметил. Услышал только, что хлопнула дверь. Выглядываю в окно и вижу: бежит вся бледная, только туфельки сверкают…
— Ясно. Откуда у вас ее домашний телефон?
— Случайно сохранился, — отвел глаза охранник. — Как-то раз она приходила к Натану Сигизмудовичу, а его не было. Вот она и оставила свой домашний телефон для него…
В последнее верилось с трудом. «Уж если так ей приспичило, она могла оставить телефон в секретариате, но никак не у вахтера», — подумал полковник и отпустил охранника домой. После разговора с ним у Батурина сложилось впечатление, что сторож не очень доброжелательно настроен к Вороновичу, но весьма сочувственно относится к его юной любовнице.
Дверь кабинета завотделом была опечатана. Прежде чем сорвать пломбу и войти, следователь обошел весь этаж. Коридор тянулся по всей длине здания, загибаясь и дробясь на всевозможные закутки. Он был почти полностью захламлен старой мебелью и списанной оргтехникой. Однако ни стремянки, ни лестницы среди этого мебельного хлама обнаружить не удалось. Впрочем, внимание Батурина привлек легкий столик, стоящий неподалеку от кабинета покойного.
Когда кабинет Вороновича открыли, следователь, еще не войдя в него, почувствовал, что следов уже не найти. Невооруженным взглядом было видно, что опера прошлись табуном, затоптав сапогами полы и смахнув со стеллажей пожелтевшие листы, когда вынимали из петли тело. Полковник внимательно осмотрел кабинет — он был завален кипами бумаг и папок.
Внимание следователя переключилось на потолки. Они действительно были высокими. На железном крюке в потолке висела пожелтевшая от времени люстра с тремя рожками. С нее свисала тонкая капроновая петля. Веревка была накинута на крюк, а конец ее привязан к медной ручке двери. В принципе можно было обойтись без стремянки. Если на стол поставить стул, то вполне можно накинуть веревку на крючок и со стула.
Полковник подошел к громоздкому столу с зеленым сукном и осмотрел резные ножки. То, что его не двигали лет тридцать, мог увидеть и слепой. За это время паркет дважды покрывали лаком, а стол оставался на месте. Он уже почти врос в полы этого кабинета.
Пришлось позвонить завхозу и спросить про стремянку. Завхоз ответил, что таковая имеется, но в кладовке на четвертом этаже. Кладовку он не открывал полгода, но если у гражданина следователя есть желание на нее взглянуть, то он откроет и охотно покажет стремянку. Батурин ответил, что желание взглянуть на стремянку у него есть, но это он сделает чуть позже.
На полу под петлей лежал перевернутый стул. Опера оставили его на месте. Батурин присел на корточки и принялся сантиметр за сантиметром изучать полы. Должны же на паркете остаться черные пятна от резиновой подошвы стремянки. Нет. Ничего подобного не осталось. Стремянкой тут явно не пахло.
После чего все внимание было перекинуто на веревку. Петля действительно была обильно натерта мылом и издавала своеобразный запах, хотя не настолько сильный, чтобы определить разновидность мыла. «Что-то здесь не так», — подумал Батурин и вышел из кабинета.
6
Судьба обещала столкнуть и ничего более. Что бы это значило? Из-за угла вырулил «Москвич» Вороновича. Девушка, не произнеся больше ни звука, направилась к машине, и молодой человек осекся на полуслове. Может, не нужно было так высокомерно? Может, нужно было улыбнуться или подмигнуть. А лучше, поблагодарить за приятную беседу, извиниться и вежливо удалиться. Так, наверное, было бы правильнее.
Впрочем, переживет. Пусть не думает, что ей так легко заговорить зубы. А то распушил хвост и вообразил себя черт знает кем. Как говорится, хорошего понемножку!
Однако едва девушка сделала шаг, снова проклятая тяжесть вползла в ее сердце, и Инга подумала, что зря она так надменна, что нужно было хотя бы обернуться. Но обернуться не дала гордость.
Не успела она эффектно опуститься на переднее сиденье, как Воронович тут же начал громыхать о собрании в своем пришибленном журнале.
Характер у Вороновича не подарок. Свою угрюмую тяжесть он распространяет на всех. Очень и очень непросто находиться рядом с ним. Когда Инга с ним расстается, то как будто сбрасывает с себя сорокакилограммовый рюкзак. Это обычно случается по утрам, но к вечеру ее опять начинает тянуть к нему словно магнитом. Под сердцем ноет, и на душе неспокойно. Что это, болезнь или любовь? Но любовь — это когда с человеком хорошо. А Инге с ним плохо. И все равно она без него не может.
Интересно, это только у Инги так? Есть ли на свете человек, которому было бы уютно рядом с Вороновичем? Наверное, нет. Только Чекушкин находит с ним общий язык, и то за бутылкой.
Этот щупленький, очкастенький, с потными руками и поросячьими глазками мужичонка вызывает у Инги дикое омерзение. Чекушкин никогда не был женат и свою убогую двухкомнатную «хрущевку» щедро предоставляет коллегам. В нее-то в основном и привозит своих молоденьких любовниц это грубое животное Воронович.
Инга ненавидела эту квартиру. В ней как будто воняло развратом. Но, кроме как там, им с Вороновичем встречаться негде. Что касается хозяина, то он относился к самой низкой из четырех категорий, на которые девушка подразделяла сильную половину человечества. Это самая бесцветная, самая пожилая и самая животная категория. Ее представители хотят все сразу и по возможности бесплатно. В любую удобную минуту Чекушкин стремится ее облапить, а Воронович относится к этому с постыдным равнодушием.
Третья категория не столь отвратительна, как четвертая. Ее мужчины также немолоды и похотливы, но они хотя бы внешне пытаются соблюсти какие-то условности: сводить в ресторан или, на худой конец, в театр.
Ко второй категории относятся уже более молодые и некоторые пожилые мэны, чья похоть замаскирована потоком словесной чепухи: рассуждениями о превратностях судьбы, об одиночестве возвышенных душ, о сердцах, уставших без любви, и, наконец, о женской красоте. Это те самые, которые отвешивают комплименты и которых глупые женщины готовы любить одними ушами. Такие поначалу могут показаться культурными и интеллигентными, но внутри они так же порочны, как последние две. К ним с некоторой натяжкой Инга относила Вороновича.
Первая категория — наивысшая: чуваки в ней молодые, красивые, богатые, благородные, обожающие окружать себя эффектными дамами. Эта категория еще толком не была познана Ингой, но у нее все впереди. В конечном итоге раскатывающие на иномарках фирмачи также ограничены и похотливы, но они, по крайней мере, молоды. Хотя нельзя сказать, что Инга не имела из этой категории мужчин. Имела. Но она об этом не любит вспоминать. И никому никогда не рассказывала, даже лучшей подруге Юльке.