Почивал царь Михаил Федорович до вечерен, часа три. Проснулся в холодном поту; тяжело озираясь, натолкнулся взором на загорскую игрушку – белье богородское, – намедни присланную отцом патриархом. В полусумраке белели медведь и кузнец, и казалось – кузнец загадочно подмигивает, а медведь только и ждет выкрика «так!», чтобы опустить с размаху молот на наковальню.
Царь нетерпеливо крикнул постельничего, велел подать полотенце, обтер лоб, словно сгоняя следы странного сновиденья. Узнав, что прибыл государь-патриарх и ждет его выхода, заторопился. В обыкновенном выходном платье, опираясь на посох индийского дерева, скоро вышел в сводчатый, расписанный золотым, синим и пурпурным узором зал, где на возвышении у полуовального окна, друг против друга, высились два трона – царский и патриарший, постоянное место секретного разговора.
Глядел Филарет на царя, как обычно, с затаенною ласковостью, а говорил властно, хоть и тихо:
– По досмотру оказалась в шахском ковчежце часть некая полотняна, а от давних лет кабы видом красновата, кабы на медь походит. А под нею писаны распятие и иные страсти господни латинским письмом, а латынь еретиков…
Изложил патриарх досконально и беседу Ивана Грамотина с послом царя Теймураза. Отвергает Феодосий самую мысль о возможности пленения святыни иверской нечестивцем шахом.
Царь мысленно переспросил: «Так?!»
А патриарх, будто расслышав этот удивленный возглас, подтвердил:
– Так… Да ведь и впрямь Христов хитон прислан от иноверного царя Аббаса-шаха, и без истинного свидетельства ту святыню за истину принять опасно… Но…
Пытливо вслушивался царь, словно речь патриарха приглушали другие голоса: свейские, персидские, грузинские.
– Но, – многозначительно повторил Филарет, "не час ссоре государству Московскому с богатым Ираном.
– И Грузию обижать негоже, – мягко проговорил царь, точно стелил не слова, а лебяжий пух. – Есть правда в ее великом гневе на шаха. А с нами Грузия одной веры, и пожаловать пора ее честью и приближеньем…
– Наступит час – пожалуем, – согласился Филарет, – а только укрепить раньше Москву предназначенье наше… Укрепить как будущий оплот всех стран христианства, а ежели что с державой нашею произойдет страшное, то и то же страшное произойдет с землей Иверскою, ибо праведная церковь одна, и судьба паствы ее тоже едина.
Царь не перечил. За решетчатым окном в синеве растекался вечерний звон, наполняя душу покоем. И хотелось уйти в этот умиротворяющий покой, где только мерцают притаенные огоньки лампад и где так легко, легко…
– Так… – нарушил патриарх полудрему сына. – Так и порешим. Иран ублажим и Иверию не обидим. Не дело мирских, хоть и высоких, людей судить: подлинна ли есть риза господа нашего в ковчежце шаховом. Пусть ту святыню свидетельствуют чудеса, кои и сотворит святыня.
– Будем просить всещедрого человеколюбия бога, – устало согласился царь.
А патриарх, подумав, ответил загадочно:
– Чтоб милосердный бог в святыне уверил и чудеса явил…
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Царь Теймураз в каком-то ослеплении верил в полный успех грузинского посольства в Русии. Он не желал вспоминать былые неудачи и убежденно говорил своим советникам: «Сейчас нет причин отказывать Картли-Кахетинскому царству в защите стрелецким огнем. Архиепископ Феодосий докажет выгодность и для Русии военного укрепления Кахети. Ведь крепость обороны способствует поднятию торговли. А в обширной торговле нуждается после Смутного времени и сама Русия. Москва начнет снаряжать большие караваны в Телави, да, в Телави, как в стольный город, и тогда в Кахети наступит день, вычеканенный из золота…»
Уверенность царя передалась купцам и амкарам. Произошло непонятное: единая семья кахетино-картлийского амкарства, веками связанная трудовой дружбой, точно под влиянием огня стала распадаться на враждующие партии.
Ликовали и старейшие князья: ведь им принадлежат не только ущелья, но и дороги, пересекающие эти ущелья. Они уже слышали звон пошлинных монет, падающих в фамильные сундуки.
Радовался, шумел телавский майдан: кахетинская торговля должна стать ведущей в царстве. Русийские товары только через Телави будут направляться в Турцию и Индию. А индийские и турецкие товары через Телави хлынут в Русию… Сквозная торговля сулила кахетинским купцам такие барыши, что они поспешили договориться с владетелями дорог о размере двойных и тройных пошлин.
Телавский мелик, не переставая завидовать тбилисскому мелику, торжествовал: скоро картлийская торговля не будет иметь веса и пера удода. Придется дать заказ амкарам-ткачам на ковровый рисунок, изображающий картлийскую торговлю как павшего от голода осла, и переслать в подарок тбилисскому мелику Вардану. Пусть веселится! И крепко запомнит: чей царь, того и торговля.
Торговые лазутчики Вардана Мудрого примчались из Телави в Тбилиси и ошеломили Вардана вестью о новом вероломстве. Не скупясь на проклятия, Вардан прицепил к поясу парадный кинжал и засеменил к дому Моурави.
Но заняться сразу делами майдана Саакадзе не удалось. Прискакал из Ананури гонец и еще не скинул бурку, а уже протянул свиток со свисающей на шнуре печатью Зураба.
В послании, наполненном дружескими пожеланиями и восхищением силой слова Георгия, которое убедило царя Теймураза оказать милость владетелю Арагви, Зураб лихорадочно торопил Георгия:
«…В Ананури уже прибыли двенадцать епископов. Вот-вот пожалуют царица Натиа и царевна Нестан-Дареджан с многочисленной свитой. Встретить их должна Русудан. Почему же медлит сестра моя? Или ей не ведомо, что наша мать состарилась и что никто, кроме Русудан, гордой и приятной, не может блеснуть фамильной знатностью?.. Медлишь и ты, Георгий, забыв, что брат для брата так же в солнечный день, как и в черный. Нехорошо и то, что католикос может вас опередить. Святой отец церкови должен сочетать меня и царевну Нестан-Дареджан в священном браке…»
Витиеватые прославления дома Великого Моурави в гонце послания Саакадзе пропустил мимо глаз. Бросив виток в нишу, он поспешил в дарбази, где его ждал еще не остывший от возмущения мелик.
Более двух часов совещался Саакадзе с Варданом Мудрым, подыскивая средство, как заставить картлийский майдан вновь подняться на вершину благополучия…
– Сейчас, мой Вардан, необходим шум весов и звон аршина. Это заглушит страх у купцов Тбилиси и родит надежды. Неудача архиепископа Феодосия охладит кахетинцев, а пока используй свадьбу князя Зураба. Я знаю, что мало осталось дорогих изделий. Но надо напрячь усилия, собрать караван и направить в Ананури. Там кичливые князья, тщеславясь, раскупят для княгинь бесполезные украшения. Мне купцы пусть привезут алмазное ожерелье, – поднесу как добавочный подарок царевне Нестан-Дареджан. Весть об этом караване не оставит спокойными купцов Телави. Надо бороться за равновесие весов царства.
Ушел Вардан от Моурави с тяжелым чувством: не допустит царь Теймураз расцвета торговли Картли. Но и он, тбилисский мелик, не допустит переноса торговли в Кахети. Пусть для поединка ему придется вытащить из тайников даже личное богатство, но майдан воссияет, и иноземные купцы с восхищением начнут расхваливать ведение торговых дел картлийскими купцами… Поскорее бы посольство из Русии возвратилось… Моурави никогда не ошибается. Алмазное ожерелье Гурген сам повезет, как раз есть такое. Нуца огорчится: твердо решила преподнести эту редкость невесте Автандила после венца. Но пока сын Моурави женится, индийские купцы лучшее привезут. Должны привезти, ибо их будут манить в Картли загадочные звезды из лунных камней на прозрачных покрывалах из воздуха. Эту приманку придумал веселый азнаур Дато. Без такого товара с луны, шутит он, Вардану труднее поднять торговлю, чем павшего осла…
Непосильная тяжесть легла на сердце Русудан. Она никогда не перелистывала «Карабадини», но сейчас покорно смотрела, как Дареджан открыла лекарственный ящик, достала сироп, приготовленный из сушеных фиалок и меда, наполнила четверть чаши и решительно протянула ей.