Не требовалось особой сметки, дабы уразуметь, кто покусился на мое несчастное темечко. Но поражала неимоверная наглость: второй раз на дню отважиться на рискованный набег можно лишь по крайней нужде. Приперло, что ли? Я вспомнил про пленку, встревожился и поспешил в большую комнату. Утреннее событие прокрутилось в голове. Я огляделся. Затем опустился на карачки. Кассета пылилась под креслом — или ее не успели отыскать, или она действительно никого не интересовала.
Я пошлендал немного по трехкомнатной квартире, сам не зная, чего высматриваю. Потом вернулся в прихожую, перетащил загромождающую ее дачную кладь в спальню, вернулся, распахнул входную дверь, отвел вплотную к стене и принялся изучать замки. Никаких видимых следов взлома не обнаружил. Быть может, орудовали классными отмычками либо каким-то образом заполучили дубликаты ключей. Или же, торкнулась беспокойная догадка, завладели оригиналами? Я поплелся на кухню, присел, закурил и задумался. Надо было попытать Майю Гаевну — я решил выждать немного и вновь ее потревожить.
Не успел, однако, дососать сигарету, как, легка на помине, она объявилась сама. Широко раскрыв глаза, она уставилась на компресс, который я все еще придерживал.
— Господи, что это?
— Хочу отморозить мозги, — ухмыльнулся я. — Чтобы быть под стать времени. — Дурная шутка прозвучала зловеще, и я не стал ее развивать. — Да ерунда. Стукнулся малость.
— Господи! — с состраданием в голосе повторила она. — Как это вас угораздило?
Я поспешил переместить ее внимание на предмет более для меня актуальный и спросил про ключи. Выяснилось, что дверь она запирала теми, которые вверили ей на хранение, а где Милины — даже не представляет. Похоже, подонок прихватил их с собой — значит, тогда уже замыслил сюда наведаться.
— Да, — вздохнув, угрюмо пробормотал я. — Нужно, стало быть, поменять замки. И неотложно.
Она всполошилась поначалу, посокрушалась. И неожиданно вызвалась взять на себя все хлопоты.
— Наш слесарь — чудо парень. У меня его телефон записан. Попрошу съездить на рынок и подобрать самое надежное. Он мне не откажет. Завтра же вставим.
Я недоверчиво посмотрел на нее. Неужели, подумалось, у нас где-то водятся такие усердные и услужливые мастеровые. Но она точно угадала мои мысли:
— Не сомневайтесь. Миша наш — золотой человек. Все сделает. А Милочка, бедненькая, мне как родная, разве я могу не помочь.
Я немного помялся, посовестился, чувствуя неловкость, что перекладываю на пожилую женщину чужие заботы. Но по крайней мере один докучливый вопрос разрешился для меня самым удобным способом. Я извлек из портмоне две последние купюры по пятьсот рублей и всучил их Майе Гаевне, утихомирив стыдливые возражения короткой ремаркой: «Передадите это неведомому мне золотому Мише — надеюсь, хватит». Потом, рассыпаясь в искренних словах благодарности, проводил ее до порога, распахнул дверь, освещая площадку, пока она не отомкнула собственный замок и не включила свет в коридоре, и попрощался, пообещав забросить ключи перед уходом.
На полке отыскалась баночка молотого кофе. Я поставил чайник, расположился за столиком и принялся пошевеливать мозгами над простой, казалось бы, задачкой: звонить в милицию или не стоит? Позвонить, пожалуй, следовало. Но зачем? Чтобы рассказать, как на меня напали? Чтобы заявить про странный взлом без грабежа? А затем изнывать в ожидании, когда подъедут стражи порядка и ввергнут в еще больший беспорядок мою взбаламученную голову? Я представил, как буду напрягаться, отвечая на вопросы, на которые ответов не знаю и сам, или уворачиваясь от тех, на которые не намерен отвечать вовсе. Я решил, что к черту все — никуда не стану звонить.
Через пять минут я набрал номер районного отделения и кратко обрисовал происшествие дежурному.
— Вы там прописаны? — последовал вопрос.
— Нет, заехал по случаю. По просьбе хозяйки, которая сейчас в больнице, завез кое-какие вещи.
— Значит, вы там не прописаны?