В комнатке давно уже так остро не пахло табаком. Я проветрил ее, упрекнув себя — в который раз — за то, что снова курю, и засел за работу. Прихлебывая горячий кофе, я выстраивал на бумаге вереницу вопросов, прикидывал возможные подступы и источники и мучился от непочатого объема предстоящего дела. Было ясно, что увязну надолго. Буду мотаться, выискивать, вынюхивать, выслушивать нелестные слова о себе и всей нашей братии, терзаться бессонницей — и для чего? Кто-то, злорадствуя, скажет: «Молодец, хорошо расчехвостил — так их!» Кто-то понервничает. Кому-то устроят выволочку. Ну и что? Наша жизнь настолько погрязла в дерьме, что вонь уже воспринимается как благовоние. А я — со своей критикой… Эти газетные уколы — как небольшие лужицы на раскаленном асфальте: испарятся, и не вспомнишь. Ничто, по сути, не изменится. Не улучшится, не сдвинется, даже не дрогнет. «Ай, Моська, знать она сильна…» Самолюбие свое потешишь разве только.
Дурацкие мысли. Я не люблю, когда на меня находит такое настроение. Оно расслабляет, размягчает мозги, начинаешь жалеть себя — а этого я не люблю еще больше. Я отбросил ручку, потянулся за еще одной чашкой кофе и закурил сигарету.
Из душещипательной задумчивости меня вывело тихое постукивание. И в приотворившуюся дверь просунулись рыжие кудряшки:
— Ой, вы здесь… Ой, извините, здравствуйте.
— Входи, входи, Ленусь, — сказал я, приподнимаясь. — Всегда тебе рад, курносая ты наша красавица.
— Будет вам, Григорий Сергеевич, — деланно засмущалось милое круглолицее создание, хлопая лучистыми глазами. — И вовсе не курносая. Вам с утра названивают, названивают. Вот телефон записала. Просили связаться, как объявитесь. Нервная какая-то особа.
— Нервная, говоришь? — Я глянул на карточку с номером, но в памяти ничего не шелохнулось. — Нервных не держим. Кофе хочешь?
— Ой, что вы! Я побегу. У Дим-Димыча люди, вдруг что-нибудь понадобится.
Какое-то время я рассматривал ничего не говорящие мне числа и силился пробудить потаенные ассоциации, потом нехотя отстучал их на кнопках телефона. Ответили тотчас же. Женский голос — низкий, гортанный — тоже был мне незнаком.
— Простите, — сказал я, — Рогов беспокоит. Меня просили позвонить.
— Да, да, — вдруг всполошился голос. — Мы ищем Бориса Семеновича. С самого утра.
— Кого? — не понял я. — Куда, извините, я звоню?
— Издательство. Это издательский дом «Артс». Ради бога, подскажите, где его…
— Погодите, — прервал я, — речь об Аркине? Борисе Аркине?
— Мы прямо-таки обыскались. На одиннадцать были назначены важные переговоры. С нашими иностранными партнерами. А он не пришел. И до сих пор не объявился. Нужно подписать договор, а он у него где-то в сейфе заперт. Прямо не знаем, что делать.
— Домой звонили? — задал я бессмысленный вопрос.
— Куда только не звонили! Осталось только — на дачу. Жене. Телефона только никто не знает. Вам он известен?
— Нет, — соврал я.
— Господи! Вся надежда была на вас. Думали, может, вы в курсе. Иностранцы нервничают. Директор тоже. Ну куда он мог запропаститься? Хоть бы позвонил…
— Я… — Мне вдруг стало душно, сжавшие трубку пальцы омертвели. — Я ничем не могу помочь. К сожалению. Но попробую что-нибудь выяснить.
— Ох, ох…
Я положил трубку — резко, невежливо, некрасиво оборвал разговор, но эти причитания внезапно стали мне в тягость.
Не знаю, сколько я просидел в бездействии, уставясь в никуда и вяло ворочая мозгами. Ну и что, говорил я себе, ну не вышел человек на работу. Мало ли почему. Однако… Борис был человеком крайне обязательным, тем более — в делах служебных. Только что-то чрезвычайное могло ему помешать дать о себе знать. Но что? «Мало ли что, — вслух тупо повторил я, — скажем, авария, несчастный случай…» Но разум отчего-то, не задерживаясь, скользил мимо этих лежащих на поверхности и, казалось бы, самых очевидных объяснений. Откуда-то из глубин подсознания возникло глухое подозрение, я гнал его прочь, а оно возвращалось, как назойливый овод. В голове мельтешили картины субботней ночи и пульсировало: связь… связь… связь… есть ли какая связь с той злополучной историей? Не хотелось об этом думать — решительно не хотелось.
Я встряхнулся, схватил трубку и принялся судорожно набирать номера, сначала — их семейный, потом — на Обручева. И, разумеется, безуспешно. Раз в микрофоне что-то хрястнуло, заставив меня встрепенуться мгновенной напрасной радостью, — очевидно, то были случайные помехи на линии. Потом меня обуяла лихорадочная жажда действия. Я вскочил, быстро собрал кейс и понесся к выходу.