— Переоденусь, — согласилась она.
— Я подожду.
Он остался на тротуаре под окнами, она пошла переодеваться. Надела свое лучшее платье стального цвета, приталенное, с глубоким вырезом на груди, причесалась. Глянула в зеркало и усмехнулась: «Вроде еще ничего, шея молодая, грудь высокая». Глаза блестели, давно она такими глазами не смотрела на себя в зеркало.
Кашлаев жил на окраинной улице, застроенной вперемежку старыми и новыми домами. Старые были неказисты, с маленькими окошками, со ставенками на железных болтах. Новые радовали глаз добротной кирпичной кладкой, широкими окнами.
На участке Кашлаева дома еще не было, только фундамент заложен да аккуратные стопки кирпичей дожидались своего срока под толевым навесом. В глубине молодого сада стояла просторная времянка, покрашенная в веселенький яично-желтый цвет.
— Заходите, будьте как дома, — отпирая дверь, пригласил Кашлаев.
Клавдия вошла. В маленькой комнате было чисто прибрано, на крашеном полу выделялся квадрат люка с литым кольцом.
— Тут у меня обширный подвал, — пояснил Кашлаев, перехватив взгляд Клавдии. — Картошечку можно хранить, соленья всякие. А тут, — и он толкнул дверь в стене, — жилая горница.
Сквозь открытую дверь Клавдия увидела квадратный стол под белой скатертью, тарелки и фужеры, горку помидоров и огурцов, аккуратно нарезанные ветчину, копченую колбасу, сыр, маслины в хрустальной вазочке.
— Входите, входите, Клавдия Максимовна.
Она перешагнула порог. Все тут блистало чистотой, окно до блеска промыто, кровать застелена пикейным одеялом по-солдатски — без единой складочки. Над кроватью висят охотничье ружье и патронташ.
— Вы еще и охотник? — удивилась Клавдия.
— Нет, этой страсти не подвержен. Ружье дорого, как память — в награду за службу получил еще до войны. Единственное, что и увез из имущества, когда покидал родственников,
— Значит, так просто висит — и все?
— Не совсем так. В стволах патроны, заряженные солью.
— Собственность бережете, в мальчишек пуляете?
— Что вы, с мальчишками у меня уговор, вроде бы конвенция: в двух местах для них лазы в заборе проделаны, разрешается им вроде бы тайно проникать в сад, с одним условием — деревьев и кустарников не ломать. А соль — от скворцов. По углам моего сада стоят две черешни, большие уже, до меня посажены. Так вот, когда ягоды созревают, скворцы, случается, налетают тучей, — за два налета, ежели их не пугать, могут все дочиста обобрать.
Говоря это, Никифор Кузьмич открыл холодильник, стоявший в углу за кроватью, извлек графинчик с водкой, бутылку вина «Черные глаза» и бутылку шампанского. Поставил все на стол и, довольный, оглядел дело рук своих.
— Можно сесть и закусить, — потер он руки. — Есть у меня и горячая закуска, но мы ее потом, не возражаете?
Клавдия не возражала. Они стали усаживаться за стол, и в это время она услышала за спиной голос, заставивший ее резко обернуться. В дверь заглядывал бухгалтер Шумейко.
— А я уже в третий раз наведываюсь, все нет и нет… — Увидев Клавдию, Шумейко словно бы поперхнулся.
— Это мой сосед, Павел Григорьевич, — представил гостя Кашлаев.
— Мы знакомы, — сказала Клавдия, не подавая руки.
— В одном СМУ работаем, — поспешно добавил Шумейко.
— Вот как хорошо, — обрадовался Кашлаев, — милости прошу к столу.
— Да я на минутку, дрель одолжить.
— Что вы, что вы, не отпущу, пока за здоровье Клавдии Максимовны не выпьете стопочку. Прошу. — Взяв Шумейко за локоток, Кашлаев довел его к столу. — Садитесь. А я узрел изъян на столе — грибки маринованные отсутствуют. Но — далеко за ними не ходить. Садитесь, я мигом.
Кашлаев пошел в первую комнату и загремел кольцом, поднимая крышку люка.
— Значит, подала заявление? — спросил Шумейко.
«Уже знают, гады», — подумала Клавдия. Коротко ответила:
— Значит, подала.
— Фанаберии в тебе много. Была бы поумней да помягче, никто б тебя с места не сдвинул, работала бы себе…
— С кем это помягче, с вами?
Клавдии хотелось плюнуть в сальную рожу Павла Григорьевича. А тот словно бы и не замечал, как она накаляется.
— А хотя бы и со мной. — Он прижал ее тугим животом к столу. — Я ведь поначалу с добром к тебе… G этим-то, — Шумейко кивнул на дверь, — давно… знакома?
В глазах у Клавдии стало темнеть от злости. Павел Григорьевич, кажется, заметил, что она сердится, и сказал не без яда:
— Ишь ты, недотрога…
— Ух, ненавижу, — выдохнула Клавдия и резко толкнула Шумейко. Оглянулась, ища, что бы тяжелое взять в руку. Взгляд упал на ружье, висевшее над кроватью. Шагнула к нему, сорвала со стены и взвела оба курка.