— И что мне надо для этого сделать? — спросил я, задумчиво мешая ложечкой сахар в чае. — Поставить подпись под документом о моем холопстве?
— Да. Но не только, — вздохнула Катя. — Надо подать документ как положено в совете общины. То есть поклониться перед обществом и произнести под запись устную формулу: я, такой-то, прошу с этого дня считать меня холопом Новгородской общины и добровольно обязуюсь… я не помню всего текста Вань. Но в сети он есть, ты за завтрашний день успеешь выучить. Там не слишком много слов.
— А иначе нам пожениться нельзя? Без всей этой тягомотины с общинами и холопством?
— Можно. Светский брак гражданина и гражданки Империи обязаны зарегистрировать без дополнительных ограничений, если они оба совершеннолетние, дееспособные и не являются близкими родственниками. Но тогда мы не получим ни моего приданного, ни поддержки от семьи и общины — грустно вздохнула Катя. — Община сочтет, что ее интересами в этом браке пренебрегли и значит, она не несет обязательств перед молодоженами. А моя семья решит, что я ее оскорбила.
— Это так важно? Твоя семья должна понять, что мы любим друг друга, а община обойдется. Мы сами заработаем себе на жизнь, без приданного.
— Ты не хочешь сделать так, как я сказала? Но почему, Ваня? — в уголках Катиных глаз заблестела влага, и мне стало ее жалко.
— Я готов взять тебя в жены, — сглотнув комок в горле, ответил я. — Но кланяться и проситься в холопы я не буду. Извини, дорогая, но ничего не получится. Не буду я жить в примаках! Подобранный и пристроенный в дом как бродячий котенок, лишь потому, что он понравился любимой дочке! Не буду и все.
— Тебе трудно один раз согнуть спину ради меня и будущего нашей семьи? Ты настолько гордый? — шмыгнула носом медичка.
— Боюсь, мне придется прогнуться, а не согнуться.
— Какая разница, как это назвать…
— Есть разница, — покачал я головой. — Причем большая. Еще раз извини, подруга, но не могу я так. Я не холоп и не собираюсь им становиться. Ты же не можешь ради меня отказаться от приданного?
— Не могу, — Катя уже откровенно плакала, еле сдерживая рыдания. — Ты не понимаешь, Ваня, о чем просишь. Приданное, семья, община — это вещи, от которых русские не отказываются. Родная кровь, репутация и собственность — это очень важно! Я хочу, чтобы наши дети росли в достатке и уважении и стали элитой. Я не имею право потерять уважение родных и поддержку общины. Я не могу их оскорбить. Они — часть меня.
— Тогда мне очень жаль, Кать, — сказал я банальную фразу, и сам почувствовал, как фальшиво она звучит. Встал со стула и, сделав шаг, хотел было обнять плачущую девушку, чтобы хоть как-то ее успокоить. Но у меня не получилось. Потому что медичка выскользнула из моих объятий и выбежала из кафе, чуть не упав, споткнувшись на ступеньках. Поговорили блин…
Вечером в нашу палату Катя не пришла. На мои вызовы по идентификатору она тоже не отвечала. Чувствовал я себя как идиот, честно говоря. Но в то же время, не ощущал за собой никакой вины. Может быть, Кате и имперцам кажется, что они сделали мне шикарное предложение. Но у меня есть своя гордость.
Вместо Кати после ужина в палату заглянул Ситников. Коротко поздоровался, посмотрел на мою кислую физиономию, и молча поставил на стол бутылку водки и две рюмки.
— Доволен герой? — только и сказал он. — Поссорился с невестой и сидишь один как сыч? Наливай давай, выпьем по чуть-чуть.
Я лишь пожал плечами и, взяв бутылку со строгой черно-синей этикеткой и надписью «гвардейская особая», свернул ей пробку. Разлил холодную тягучую жидкость по рюмкам и мы с Ситниковым, не чокаясь, выпили ее до дна, после чего особист немедленно наполнил емкости вновь.