Но все это могло бы и ничего не значить. В конце-концов, мало ли было диктаторов, которые прибрали к рукам и формально независимый парламент, и суд, и всяческие госсоветы. Могло бы… если бы не хитрая система распределения бюджета и социальная политика. Дело в том, что у Императора собственно не было тех пряников, которыми он мог бы привлекать своих сторонников из числа бюрократии — денег и власти. Точнее они были, но в строго дозированном количестве, явно не достаточном, чтобы подмять под себя всех подряд.
Дело в том, что имперское государство само по себе не несло никакой или почти никакой социальной нагрузки, сбрасывая ее на уровень местного самоуправления. Пенсиями, здравоохранением, налогами, наполнением бюджетов городов и сел и прочей социалкой ведали народные общины. Соответственно и денег больше было у общин, чем у центра. Число имперских чиновников ограничивалось двадцатью тысячами, расширить штат было нельзя по закону. Еще шестьдесят тысяч мест выделялось на имперскую полицию, спецслужбы, научные кадры и прочие госслужбы. Все остальные проекты, включая содержание армии, и поддержка научной и космической программ, осуществлялись в форме отдельных общинно-государственных партнерств. Поэтому быть в Империи человеком без общины означало быть никем. Гражданство и заслуги перед страной сами по себе не давали права ни на пенсию, ни на медицину, ни на господдержку… если ты не находишься на госслужбе и не «человек императора», конечно. Но в число таковых еще надо попасть, узок был их круг. А вот община была для любого гражданина палочкой выручалочкой — она была законодательно обязана беспокоиться о своем члене. Найти ему работу, жилье, обеспечить и гарантировать его банковские счета и собственность, решать его проблемы, лечить, если он заболел. Взамен, понятно, и у гражданина были обязательства перед общиной, но подобной порядок здесь считали справедливым. Когда мне предлагали вступить в одну из влиятельнейших общин страны — Новгородскую, пусть и через холопство, да еще породнившись с людьми, которые имели в ней немалый вес, вроде Катиного деда, мне и в самом деле шли навстречу, вроде как безродного бродяжку принимали в семью. Во всяком случае, местные думали именно так.
Правда, сейчас шла война и, насколько я понимал, реальная власть стремительно утекала у общин, все больше собираясь в руках Ставки и Императора. На войне не до демократии и баланса интересов. Главнокомандующий должен быть один и у него должно быть достаточно власти, чтобы править железной рукой, это местные понимали. Но в любом случае, община играла в жизни любого имперского гражданина очень большую роль. Зря я тогда в сердцах сказал Катьке — «община обойдется», наплевать на общину было все равно, что наплевать на семью…
Ситников зашел к нам в палату лишь вечером четвертого дня. Поздоровался с ними, присел на предложенный стул и молча дождался, когда Катя поломает на блюдечко шоколадку и протянет ему стакан с горячим чаем. Я уже достаточно разбирался в местных обычаях чтобы понять — раз так, значит, он пришел как гость на «неформальный разговор», а стало быть, его хоть чем-нибудь, а угостить нужно. Но больше у нас в палате ничего и не было, питаться мы привыкли в ресторанном дворике.
— Ну что, дети мои, — сказал он, наконец, отхлебнув из стакана, звякнув ложечкой. — Рассказывайте, как вы дошли до жизни такой?
— В смысле? — переспросил я. — Откуда начинать рассказывать, Виталий Матвеевич? С детского сада?
— Юмор оценил, — кивнул легат. — Смешно. Можешь начинать с боя за мост через Враев. Спрашивать какого, млять, хрена, вы вообще полезли в Ломжинский десант, полагаю бесполезно?
— Все полезли и мы полезли. Как будто наше мнение кто-то сильно спрашивал, — буркнул я. — Запихнули приказом в левиплатформы и полетели…
— А у вас собственный язык есть? Можно же было объяснить, что вы числитесь в спецотделе?!