И нос…
Вполне нормальный нос, великоват, правда, но не такой, каким его описал Арно – «огурец с пупырышками».
На внезапно появившихся перед ним ходоков глянул глубоко посажеными глазами не то, чтобы равнодушно, а как-то вяло и устало, будто уже всласть насмотрелся и на них, и на других, и теперь больше не надо бы. А тут опять кто-то появился, и опять надо смотреть. Однако, узнав Арно, есть перестал, вытер руки замызганным, давно не стираным, а может быть, вообще, никогда не бывшим в стирке, махровым полотенцем и наклоном головы поприветствовал визитёров.
Глядя на него, Иван непроизвольно улыбнулся – нос у Хиркуса всё-таки и вправду выдавался огурцом средней величины с мелкими наростами кирпичного цвета.
– Что тебя ко мне принесло? – Хиркус поднялся, явив для обозрения крепко сбитую фигуру атлета. – Если развлечение, то его сегодня не будет.
– Никаких развлечений. Перед тобой КЕРГИШЕТ! – Арно театральным движением руки указал на Толкачёва.
– Ах! Вот он каков! – с ликованием в голосе воскликнул Хиркус и прижал руки к груди. – Я знал, что вы меня найдёте. Иначе, быть или не быть…
– О, да! Он сам к тебе сюда явился, – подстать пафосу хозяина ниши, Арно вставил фразу и опять повёл рукой в сторону Ивана.
– Я так и знал! – Хиркус поднялся на приступок, поднял квадратный, словно кусок кирпича, подбородок, глаза устремил к небу, чтобы продолжать в том же духе.
– Идите к чёрту! – наконец высказался Иван.
Они, и Хиркус, и Арно, посмотрели на него с обидой.
– Мы так хорошо начали, – с досадой сказал Арно. – Это же Хиркус! Великий трагик всех времён и народов.
– Да? – растерянно спросил Иван и задумался.
Может быть, так оно и есть. Что он знает о людях, с которыми встречается в близком и далёком прошлом? Здравствуй и прощай, то есть ничего. Но в громадной толще времени родились, жили и в безвестности умерли несостоявшиеся энштейны, докучаевы, вагнеры, толстые…
Читал у Марка Твена, как на том свете герой повести увидел колонну величайших полководцев. Её возглавлял сапожник, а Наполеон теснился в начале четвёртого десятка. На удивлённый вопрос вновь прибывшему в мир иной объяснили, что если бы этот сапожник стал бы не сапоги тачать, а возглавил рать, то мир содрогнулся бы от его полководческого таланта.
Сослагательность того, что могло быть, дело, конечно, бесперспективное, но не обращать на это внимания тоже нельзя.
– Это точно, – подтвердил Арно.
– Верю. Но давай сначала я с ним поговорю безо всех этих… штучек. Нормально. Хиркус, слезай оттуда.
– Мне и здесь хорошо, – вызывающе отозвался Хиркус и скрестил руки на груди и принял позу памятника.
– Понятно. Ты за чем ко мне домой приходил? Так вот, я ещё здесь чуток постою и уйду, а ты можешь остаться, если тебе там хорошо, и изображать из себя хоть трагика, хоть комика, хоть идола. А то… и чёрта лысого!
– Э-э… Так дело не пойдёт, КЕРГИШЕТ. Это ты пришёл ко мне и как гость обязан…
– Я ничего не обязан!.. Я ухожу!?
Арно оторопело открывал и закрывал рот, но вмешиваться в диалог не рискнул. Он понимал и того и другого. Вольница Хиркуса наткнулась на волю КЕРГИШЕТА, и именно он владел инициативой, а трагику следовало либо сразу принять эту волю, либо отказаться, сохраняя свою независимость, которой он так гордился и выказывал каждому, кто имел счастье или несчастье с ним общаться.
Откажется – и КЕРГИШЕТ уйдёт.
Всёдозволенность косы против травы наткнулась на камень.
– Но!.. – воскликнул Хиркус, заламывая руки, и тут же обмяк лицом и телом. – Не уходи. А это всё, – он обвёл рукой импровизированную сцену, – блажь. Надоело, как запах пота. – Он легко спрыгнул вниз. – Я к тебе приходил по зову…
– Какому ещё зову? – нахмурился Иван, подозревая, что сработал испорченный телефон; Сарый что-то намекнул одному-двум, те передали другим; от ходока к ходоку или через временниц и обратно слух о желании КЕРГИШЕТОМ взять с собой спутников постепенно превратился в нечто иное – как зов.
Наверное, так оно и было, ибо Хиркус, снова впадая в пафос, торжественно произнёс:
– Все, кто может, у кого есть способности постоять за себя и друзей, с кем будет не скучно в опасном приключении…
– Хватит! – повысил голос Толкачёв. – Чепуха всё это. – И повернулся к Арно. – А ты говорил – молчун. Он же любого заговорит.
– Ну-у… – с плутоватой улыбкой протянул Арно. – Я же говорил в том смысле, что сказанное им всё таково, как если бы он промолчал. Он же ведь почти ни одного путного слова не сказал, хотя ты с ним уже наговорился.