Первым желанием было обернуться и запомнить не сдержавшего эмоций. Но поборол себя, и даже не отреагировал ни жестом, ни телодвижением, будто и не заметил этого.
Завтра они, может быть, уже будут более лояльны к нему, как никак, а появиться он перед ними уже не в первый раз и они будут знать, что выбор опять падёт на него.
Торговая площадь бурлила людьми и собаками, шныряли кошки, порхали пернатые, ржали лошади, орали ослы и мычали жвачные. Грязь неимоверная везде, особенно под ногами; запах гниющих плодов и овощей, мочи и немытых тел уплотнили воздух, пронизанный лучами восходящего солнца до осязаемости.
Иван сполна вкусил прелести такой силы, что едва не задохнулся. К горлу подступила тошнота. Правда, уже через несколько минут и запах, и неимоверный галдёж, давящий на уши, притупились, дав возможность на всё взглянуть внимательнее. Впрочем, времени на то, чтобы оглядеться, посмотреть, кто торгует и покупает, чем торгуют и как, было немного.
Его первого, к вящей радости сотоварищей по делу, стали нагружать покупками.
Тарсены практически не торговались и платили без сожаления в основном, как заметил Иван, серебряными монетами. Здесь их уже знали. Знали их особенность – заплатить, не торгуясь, однако встречали недовольным ворчанием: что это за торг, если клиент молча подошёл, указал рукой на товар, выслушал цену и тут же выложил деньги?
Тарсены едва ли произнесли несколько слов за всё время. Они не говорили между собой, ни с торговцами, ни с нанятыми людьми. Жесты их были понятны, а плата зрима и щедра. Ворчали торговцы, однако провожали благодарными взглядами и, наверное, прикидывали в уме, насколько они обогатились, продав свой товар по явно завышенной цене.
А походя покупалось всё: обувь, головные уборы, поделки ремесленников, ножи, женские украшения…
Вскоре на плечи Ивана лёг увесистый тюк. Он таскал его не меньше трёх часов, если не больше, в течение всего того времени, пока тарсены обходили площадь и снабжали ношей других носильщиков.
Наконец, жестами, понятными и не требующими особой смекалки, чтобы их понять, купцы направились прочь от торга, и повели за собой цепочку навьюченных без меры людей по лабиринту узких улиц Парижа…
Это сейчас Париж, решительно реконструируемый в течение девятнадцатого и двадцатого столетий, имеет широкие проспекты, прямые улицы, просторные площади. Но Иван тащился с тяжёлой ношей тогда, когда здесь был ещё век семнадцатый, конец Средневековья…
Давно Толкачёв не носил на себе такого груза, чтобы не снимать его с плеч полдня. Обильный пот катился по его лицу. Рядом под тяжестью кряхтели его новые товарищи по работе. Ничто так не сближает людей, как совместный труд, к тому же не на себя, а на кого-то. А когда Иван удержал одного из них от падения на скользкой дороге, то ото всех получил в ответ благодарные взгляды.
Казалось, шли вечность, прежде чем их путь закончился у невзрачной двери, охраняемой, тем не менее, двумя ражими стражниками. Кроме того, на двери висел громадный замок.
В чреве большого гулкого строения было пусто и чисто. По указанию тарсенов приобретённые вещи сложили компактной кучей посередине помещения. После чего каждый носильщик получил по монете. Счастливые лица парижан и их восторженная перекличка, убедили Ивана, что тарсены проявили неимоверную щедрость. Сам он оценить полученную плату был не в силах. Давали бы рублями…
Впрочем, цены в его настоящем так быстро менялись, что Сарый каждый раз рассказывал это как о несчастье, так что и в рублях Иван тоже не мог бы оценить плату за проделанную работу.
Но не плата, а сам склад интересовали в это время Ивана. А в нём ничего, кроме старой кладки стен из скверно обработанного камня, он не рассмотрел. Ровная гладь пола, в центре кучей сложенные покупки, принесённые им и другими носильщиками. И – всё.
Правда, была одна деталь, на которою Иван обратил внимание случайно, когда надо было уже уходить. К тому времени его глаза хорошо адаптировались к сумраку, царящему в помещении. Вещи, оказывается, были сложены в круге, покрытом тонким слоем песка или чем-то другим, похожим на него.
Иван нагнулся и потрогал его рукой, вызвав внезапный гнев одного из тарсенов. Он закричал и замахал руками на Ивана. Уже, благодаря лингваму, можно было разобрать, что этого делать нельзя ни в коем случае и пора носильщику убираться вон отсюда.
Прикинувшись провинившимся и прикладывая к сердцу руки, Иван отошёл от круга. При этом он мучительно пытался выловить хотя бы одно знакомое слово из их сочетания, несколько раз повторённого тарсеном вслед за фразами, до того примерно расшифрованными лингвамом.