— Ваня, — повторила она. — Я жила этой минутой все те долгие дни и годы, пока шла сюда. Я сделала всё, чтобы остаться, наконец, наедине с Творящим Время. И вот свершилось! Я здесь и со мною ты, Ваня! Ты, Ваня радуйся со мной… Всё, всё, дорогой… Других дел много!
— Но-о… Как же так… А Прибой и люди в нём… Напель!.. Ведь ты говорила совершенно другое…
Он выбрасывал слова, как в бреду. Его бессвязная речь не возымела влияния ни на действия, ни на поведение Напель. Она уже отвернулась от него и повелительно крикнула через пол зала своим людям:
— Пусть впустят Маклака! Данес и Самол тоже пусть войдут со снятыми масками. — Её люди, застывшие у входа проявили, по-видимому, не достаточное, по мнению Напель, рвение и она подстегнула их: — Ну, кто там?! Живее!
Маклак с опаской вступил в зал. Привыкая к свету Творящего Время, он часто заморгал короткими ресницами. Недавний противник был кроток и не так страшен, каким показался, когда неожиданно объявился вблизи лестничной шахты. Сейчас он был даже смешон в своём средневековом наряде. Меч его покоился в ножнах, могучие, с узловатыми кистями руки не находили места и совершали беспорядочные движения: перебирали складку подола подкирасной рубахи, дёргали бороду и усы хозяина, поправляли шлем. Струйки пота от недавнего усердия догнать беглецов покрывали его не лишённое привлекательности и мужественности лицо.
— Слушаю тебя… гм… госпожа, — глухо и с запинкой (последнее слово ему подсказали люди Напель) просипел он сорванным голосом и потупился, изображая полную покорность.
Иван ожидал бури — сейчас Напель прикажет, и с Маклаком поступят так же безжалостно, как недавно с юношей, оступившемся на лестнице. Но вместо гнева и страшного приказа он услышал совершенно иное.
— Я не сержусь на тебя, — сказала Напель. — Ты хорошо служишь. Будь так же предан и мне, как ты всегда был предан хозяину Творящего Время.
— Да, госпожа, — с готовностью отозвался Маклак и расправил плечи, руки его, наконец, успокоились.
Он, похоже, ожидал от неё того же, о чём подумал чуть раньше Иван.
— Сейчас ступай наверх. Закрой люк и убери трупы на площадках и на лестнице. Займись своим делом!
— Да, госпожа!
Не смотря на своё недоумение по поводу такого поворота событий и неспособности пока что оценить это, Иван тем не менее пожалел Маклака. Выглядел грозный предводитель стражи замка помятым. Погоня не далась ему даром. Потные волосы выбивались из-под шлема и висели сосульками. Он прихрамывал, когда входил в зал. Сейчас Напель посылала его наверх. А этот верх находился так высоко, и до него надо подниматься по лестнице…
Иван, как часто у него в последнее время случалось в самые, казалось бы, неподходящие моменты, неожиданно для себя отвлёкся и решил прикинуть высоту лестницы, но ничего не получилось. Он помнил одно: спускались они невероятно долго, но, сколько именно времени и полных оборотов совершили вокруг центрального столба, он даже не мог представить. Сто метров вглубь, а может быть, километр… Впрочем, вниз бежать — это не подниматься.
О чём это я?..
— И вот ещё что… — строго и безапелляционно начала Напель, дабы что-то сказать ещё Маклаку, но внезапно поперхнулась.
Стена над входом осветилась ровным голубоватым светом, и на ней появилось изображение моложавого лица Пекты Великого.
Маклак рыкнул и проворно, припадая на ногу, задом отступил к двери и скрылся в ней. Не хотел, чтобы его заметил бывший господин.
«Трус несчастный!» — определил Иван.
Вся жалость к нему пропала.
Но и люди Напель поспешно натягивали маски или прикрывались капюшонами и отворачивались.
Можно было сделать вывод — они не были уверены в своей окончательной победе. Пока что хозяином в замке оставался, по-видимому, Пекта Великий. Захват Творящего Время ничего ещё не решал.
— Напель… — укоризненно проговорил Пекта; в глазах его затаилась печаль.
Неравный поединок
Напель яростно вскинула перед собой руки, сжатые в кулаки. Не оборонялась, а наступала.
— Что тебе надо? Что? — крикнула она истерически изображению Пекты. — Я не хочу тебя видеть! Не хочу!
— Напель, дочь моя…
— Не смей! Не смей так меня называть! Я не твоя дочь, а ты мне не отец!
— Ты моя дочь. Дочь родная, — грустно и неторопливо проговаривал каждое слово Пекта, будто безнадёжно уговаривал маленькую девочку, и при этом знал о тщете своих усилий наставить её на путь истинный. Глаза его полнились слезой. — Ты, Напель, просто выросла и забыла, что ты моя дочь, а я твой…