От нелицеприятного анализа я даже расстроился. В ногах слабость появилась, усталость.
— Согласен, — подал я знак аппаратчикам и побрёл назад, под горку, к дому.
Благо люди рядом были, а то проявился бы тут же в реальном мире и завалился где-нибудь спать, чтобы ни о чём не думать. Моё настроение Левон и Алекс заметили — третий аппаратчик покинул нас, — поддержали меня: Не переживай! Разберёмся… Я же отмахнулся рукой, ускоряя движение, и они оставили меня в покое. Если они правы, а я не прав, что тогда мне даст подобное разбирательство? Головную боль, не более того.
Однако поддержка есть поддержка, знаешь, что не один в огромном поле ходьбы.
Делали отметки. На восемьдесят пятой тысяче Маркос сообщил: — «Разница всего девять тысяч. У нас сейчас семьдесят шесть». А на последней, семидесятитысячной отметке наши различия уместились в девятьсот двадцать семь лет.
Аппаратчики любезно попрощались со мной, пожелали благополучного возвращения восвояси. Я ответил им тем же. Наши дороги разошлись. Полыхнув светом коконов, они исчезли, а я остался один, разочарованный и как будто обиженный, а кем, неизвестно, и высказаться, излить обиду некому.
Пошёл кого-то спасать, но получилось не так, как представлялось. Находился во времени досыта, а дела не сделал.
Проявился Иван в реальном мире без подготовки, где придётся.
Горячее солнце подбирало последние капли росы на травах. Песчаная степь с полосками близких и дальних рощиц и перелесков обдувалась неровным ветерком, потерявшим нужное направление и теперь не знавшим, что предпринять: то ли задуть во всю мощь, то ли затихнуть вовсе и впасть в полуденную сонную одурь.
Стрекотали кузнечики. В ногах Ивана, почуяв тень, застыла серовато-горчичная ящерица.
Иван полной грудью вдохнул вольный пряный воздух реального мира, бросил на землю рюкзак, уже не беспокоясь, что он затеряется неизвестно где, разделся, разулся, прилёг на жесткую траву и погрузился в приятную полудрёму, в которой недавние неприятности и раздражение рассеялись, а их место заняли непрошеные и негаданные желания и воспоминания.
Он заснул, разметавшись под жгучим солнцем.
— Ты, Ваня, уж слишком-то не переживай, — выслушав рассказ Толкачёва о походе с аппаратчиками, успокаивающе сказал Симон. — Я вот однажды заблудился во времени. Да, да… Как говорится, нашло на меня. Где проявился, забыл совсем. И что интересно, никак не мог определить направление, где будущее, а где прошлое. Мне тогда почудилась тень забвения, красиво говоря, в неведомых годах и полях.
— Да я, собственно, ничего, — сказал Толкачёв, а про себя почему-то подумал: — «Уж лучше бы потеряться. Хотя бы на время».
Симон покинул меня, а я промаялся бездельем не меньше дня. Сарый что-то бурчал себе под нос, но я его не слушал. Наконец, сказал, что еда на столе, а сам ушёл в поле ходьбы. Я не успел поесть, как опять появился Симон.
Он смотрел на меня странно. Как в первый раз видел.
— Ты у нас настоящий переполох устроил.
— У кого это, у нас?
— У нас, Ваня, значит у нас в будущем.
— Вы говорили, будущего времени нет.
— Я и сейчас говорю, что его нет.
Он что, разыгрывает меня? Я сдержался, не нагрубил, а помолчал, чтобы голос не дрожал, когда говорить начну.
А что говорить, не знаю. Симон, как всегда суховатый и царственный, смотрел на меня спокойным взглядом и при этом утверждал, что будущего времени нет, а сам из этого самого будущего к нам приходит.
Перед лицом его невозмутимости, я всё-таки как смог, так и выложил ему свои сомнения, вначале сдерживаясь, а к концу не стесняясь в выражениях, вплоть о его заумности и обидной снисходительности ко мне.
— Вот что, Ваня, — после небольшой паузы, когда я выдохся, промолвил, постепенно привыкающий ко мне, Симон, — ты потерпи немного со своими эпитетами и я тебе подробно расскажу о будущем. О будущем. И о будущем времени. Это не одно и то же…
— Вот ещё, — не смолчал я.
— А ты не фыркай! Так оно и есть. А сейчас о переполохе… у нас, в будущем… Я с тобой заговариваться стал… Там идентифицировали время, то, что определил ты, и то, что значилось у аппаратчиков.
— Ну и…
— Ты оказался прав.
Я так обрадовался, будто Симон подарил мне конфетку, а я, маленький лакомка, только о ней и мечтал.