Вот Симон и принял на стуле позу фараона, отвечая Ивану:
— …поверил бы ты нам?.. С твоим характером, Ваня, даже близким друзьям твоим трудно, а уж незнакомым и подавно. Мы же тебя изучили, прежде чем придти к тебе. Оттого мы, подумав, решили устроить, как ты выразился, цирк… И признайся, — Симону очень хотелось, чтобы Иван признался, у него даже лицо округлилось, — тебя эта непонятная обстановка потрясла? Да? А вид уважаемого Севильяка убедил тебя в необычности происходящего?.. Ха-ха! И ты поверил нам! Мы всё правильно рассчитали!
Симон залился колокольчиком, дон Севильяк радостно подхватил, вызвав переполох среди слабо устойчивых предметов: всё вокруг задребезжало, зазвонило, затукало.
— Но я вас тоже… Тоже… — напыжившись, Иван, наконец, вставил сквозь смех и своё словечко. — Разговором о терминологии потряс! Ты, Симон, чуть не готов был на меня с кулаками наброситься? А?
Гости рассмеялись ещё веселее.
Захлебнувшись смехом, дон Севильяк парировал:
— Ах, Ваня, мы все твои штучки предвидели.
— Ну да, — усомнился на мгновение Иван и тут же сразу поверил ему.
— Конечно, мы не знали точно, что ты нам преподнесёшь конкретно, но готовы были ко многому. — Иван был восхищен ими, Симон видел его горящий взгляд и продолжал: — Так что мы тебя, Ваня, раскусили полностью, и ты сработал, как сейчас говорят, по схеме. Вот!
— Так вы что, — поперхнулся Иван, — и увольнение мне из СМУ устроили?
Он мог поверить во всё, что они скажут: начальника на него натравили, монтажнику ногу в кабельное кольцо засунули, даже Ступакова подпоили. Да и на него как-то воздействовали, чтобы он поступил так, как им нужно.
— Э, нет. Ты себя, Ваня, плохо знаешь, — Симон укоризненно поднял белёсые брови и погрозил пальцем. — Уж здесь-то мы ни при чём. Хотя догадываемся, как это безобразие выглядело… Рубил сплеча, наговорил сорок бочек арестантов, хлопнул дверью. Так?
— Так, — подтвердил Иван и опустил вниз глаза, в нём шевельнулись остатки совести, о которой он позабыл в эти дни.
Учитель
Он в квартиру Ивана свалился, словно с неба — злой, худой, взъерошенный и дикий на вид.
— Я никогда! — кричал он надсадно и кому-то грозил грязным кулачком жилистой руки. — Я никогда не позволю обращаться с собой как с самым последним вертом!.. Верт проклятый!.. — Он вытянул птичью шею и, глядя куда-то в пространство, по петушиному проголосил: — Имею право, имею право!
Иван в это время, с понятным волнением ожидая прихода обещанного Учителя от ходоков, наводил порядок в квартире и как раз домывал пол в прихожей. А это, невесть откуда свалившееся пугало, не по размеру сапожищами топчется по вымытому. На каждом сапоге по пуду грязи или глины какой-то. Отваливаясь от его ног, она летела во все стороны, доставая до стен.
Иван, опешивший от наглости незваного гостя, в сердцах даже тряпкой об пол шмякнул, до того ему было обидно. И незамедлительно подступил к пугалу в рваном одеянии с вполне естественным намерением, то есть, надавать ему как следует по шее и выбросить вон из квартиры.
Первая часть задуманного удалась на славу. Так ему казалось. Однако, похоже, не слишком повлияла на поведение незнакомца. Тот, по-видимому, даже не заметил, что его бьют. Начав выполнять вторую часть намерений, Иван вдруг неожиданно осознал небольшую подробность появления этого чуда в образе человека — он попал к нему не через двери.
Вися в руке Ивана, тот тем временем продолжал вопить в том же духе:
— Вы мне, — орал он, не сбавляя тона, глаза его были безумны. — Вы мне не указчики! Ишь, сколько вас развелось на мою голову! Каждый верт, — им уже в третий раз было упомянуто новое, недавно узнанное Иваном, слово. — Каждый верт барахольный будет здесь надо мной командовать!..
У Ивана мелькнула страшная до неприятности догадка.
Этот… Это… чучело имеет какое-то отношение к нему, вернее к ним, ходокам во времени. Иван засомневался и приостановил свои действия, не зная как поступить дальше.
Тут в дверь позвонили. Иван бросил безумца, тот упал ему под ноги, как только был выпущен из рук. Кто-то звонил не переставая. Иван открыл дверь. На пороге, глыба глыбой, объявился дон Севильяк, густо обросший ржавой щетиной недельного возраста (ещё вчера он был тщательно выбрит), оборванный и злой не меньше первого типа.