Иван зашагал вразвалочку, вихляя задом, будто кому-то на показ, выставляя свою независимость и презрение. Через шаг приговаривал: Эх, эх, эх! — Рифмуя: — Повеселиться нам не грех… Наплевали мы на всех!.. Настало время для потех…
Ощущение такое, что впору бы сейчас подпрыгнуть, завизжать и свалиться куда-нибудь вниз, если было бы куда упасть. Хорошо бы в холодную воду…
Продолжалось такое весёлое и бесшабашное настроение недолго, шагов на двадцать. Так что Толкачёв даже не осознал необычности своего поведения. И когда он шёл уже совершенно развинченной походкой и выкрикивал подходящие междометия невпопад, то внезапно получил страшный, сокрушительный удар, казалось, по каждой клетке своего существа.
Его стало раздирать на части, затем переминать их в аморфное месиво — голова-ноги, лицо-спина — и, когда от него ничего не осталось целым и постоянным, с размаху стукнуло обо что-то твёрдое…
Мягкое месиво его существа — о стальную глыбу…
Иван потерял сознание.
Очнулся от монотонного гудения и укусов тучи комаров. Само небо от них казалось серым и подвижным. Болотный запах и влага под боком навели его на успокаивающую и приятную мысль — он просто находится на рыбалке. Сейчас подойдёт неукротимый в подобных делах и в выполнении всех ритуалов ловли рыбы Лёша Поканевич и наставительно оповестит:
— Чего лежишь? Поплавок уже видно, скоро клёв начнётся.
Значит, ночь кончается, темнота истончилась, а он, сидя у костерка, задремал, не заметив как это произошло, даже, невзирая на комарьё и повлажневшую от росы траву…
Первое же движение, чтобы отогнать кровопийц и подняться на, не прозвучавший ещё, зов Поканевича, вызвали нестерпимую ломоту в костях и мышцах, оттого он смог лишь боднуть траву и невнятно промычать:
— Чёрт возьми! Говорил… Я с кем-то подрался?.. Где я был вчера?.. М-м…
Не поднимаясь и не открывая глаз, пополз. Рука провалилась в глубокий бочажок с водой…
Прибой!.. — грохнуло в голове колоколом. — Прибой!..
Вот что было вчера… Нарвался таки на Прибой! Вчера ли?.. И сейчас я… человек Прибоя… Прибойник!
Злость на себя и на тех, кто устроил ему такое приключение, отодвинула боль во всех членах на другой план. Он резко поднялся на ноги, бегло обежал взглядом округу и потряс перед собой кулаками.
— Ну, убийцы времени! — закричал он в пустоту зарастающего травой болота. — Что бы мне это не стоило, но я доберусь до вас! Я доберусь!.. Ы-ы… Прибой вас всех разбей! Дайте мне только увидеть вас, и вам надолго, если не навсегда запомнится Иван Толкачёв… Это я вам говорю, КЕРГИШЕТ!.. Пусть я перед вами дикарь… Это вы думаете, что я дикарь!.. Но и мы, ходоки, кое-что имеем и умеем… Вам от нас…
По его опухшему, искусанному комарами лицу текли слёзы бессилия и озлоблённости, он отбрасывал их тыльной стороной рук, кровавя щёки и пальцы…
Пустыня
Болото, куда ни глянь, везде безбрежнее болото…
Местами кривой, пьяный и чахлый перелесок. Нездоровое воспарение, утробное ворчание под ногами, проплешины окон небольших озёр и топей.
И комары… Подобно микроскопическим пикирующим вертолётам, жалящие пулями-укусами. Для них нет преград, даже сапоги — не защита.
Скука и боль…
Иван стал на дорогу времени. Надо было сориентироваться в пространстве-времени, избавиться от насекомых и отдохнуть.
Поле ходьбы он не узнал.
Здесь всё для него предстало новым и незнакомым: запахи, какая-то неживая тишина, совершенно непохожая на тишину поля ходьбы до его пограничных гор, и главное, — свет. Освещение едва разливалось в туманной дымке цвета увядающей сирени. Поле ходьбы просматривалось едва ли лет на сто-двести. Как ни присматривался Иван, но никаких намёков на то, где располагалось прошлое, а где будущее, он не находил. Окаём, без каких-либо ориентиров, везде одинаково безнадёжно терялся в густеющих сумерках.
«Куда же меня отбросило? — в тревоге и тоске думал он. — Эламы говорили что-то о пыли или брызгах, летящих от Прибоя в далёкое прошлое. Может быть, и я стал человеком этих брызг во времени?..»
Он устал, хотел есть и спать, болела каждая жилка, лицо распухло — и никакого просвета в поле ходьбы, словно здесь существовала такая давность прошлого, что время уже устоялось и спрессовалось в осадке лет, веков и целых эпох, сгустилось и обесформилось до потери какого либо направления, то есть куда ни пойди, всё одно — никуда не придёшь: ни в прошлое, ни в будущее. Здесь уже конечный отстойник, утиль забытых самой природой миллионов лет!..